Хотя Эмили и остальные заключенные опасались, что Оскара могут арестовать, сам он вел себя спокойно: сел на траву и с наслаждением вдыхал чистый весенний воздух лесного высокогорья.
У него было с собой охранное письмо на иврите, и он знал, что среди уроженцев Нью-Йорка найдется хоть один знаток этого языка.
Через полчаса на дороге появилась группа, которая шла гурьбой, ничем не напоминая военных. Это оказались солдаты-евреи, и среди них – военный раввин. Полные возбуждения, они обступили людей Шиндлера, обнимая всех, в том числе Оскара и Эмили. Ибо они, как сказали солдаты, оказались первыми живыми узниками концентрационного лагеря, которые встретились батальону.
Когда с церемонией встречи было покончено, Оскар вынул свое рекомендательное письмо и протянул его рабби, который, прочитав его, начал плакать. Он пересказал его содержание остальным американцам. Снова начались аплодисменты, объятия и рукопожатия. Молодые джи-ай вели себя с громогласной непринужденностью, как дети. И хотя их отцы или деды были выходцами из Центральной Европы, они были уже настолько американцами, что заключенные не могли скрыть изумления, глядя на их повадки.
В результате компания Шиндлера провела двое суток на австрийской границе в гостях у командира полка и раввина. Их угощали прекрасным настоящим кофе, который им не доводилось пить уже очень давно, еще до начала эпопеи с гетто. И ели они, сколько влезет…
Затем рабби предоставил в их распоряжение трофейную машину «Скорой помощи», в которой они и направились к разрушенному Линцу в Верхней Австрии.
И на второй мирный день русские так и не появились в Бринлитце. Вооруженная группа маялась от необходимости охранять лагерь дольше, чем они предполагали. Они помнили, что единственный раз им довелось увидеть испуганных эсэсовцев, когда те наткнулись на предупреждение о тифе (если не считать растерянного Мотцека и его команду в последние несколько дней). Поэтому по всей ограде были развешаны предостережения: «Внимание, тиф!»
Днем подошли трое чешских партизан и через проволоку поговорили с часовым. «Уже все кончено, – сказали они. – Можете идти куда хотите».
– Мы уйдем, когда появятся русские, – объяснили заключенные. – А пока мы будем здесь.
Этот ответ давал представление о патологическом страхе, владевшем заключенными, им все еще казалось, будто мир за пределами колючей проволоки таит в себе опасность для них и выходить в него надо осторожно и постепенно. Но это же свидетельствовало об их мудрой предусмотрительности. Они еще не были уверены, что поблизости нет разрозненных групп немецких войск.
Чехи пожали плечами и удалились.
Этим же вечером, когда Польдек в составе караула стоял на вышке, на дороге послышался рев нескольких мотоциклов. Стало ясно, что они не собираются проезжать мимо, как колонна танков, а поворачивают к воротам лагеря. Из темноты возникли пять мотоциклов с эмблемами голов СС и с грохотом подъехали к изгороди. Когда эсэсовцы – очень молодые ребята, как вспоминал Польдек, – выключив двигатели, слезли с седел и направились к лагерю, среди еврейской вооруженной охраны разгорелся горячий спор: не стоит ли тут же открыть огонь по незваным гостям?!
Эсэсовцы на мотоциклах, казалось, понимали, какая опасность подстерегает их в этой ситуации. Они остановились в некотором отдалении от ограды, жестами давая понять, что им нужно горючее. Им нужен бензин, кричали они. И больше ничего! И поскольку перед ними предприятие, они полагают, что в Бринлитце есть его запасы.
Пфефферберг считал, что лучше снабдить их бензином – и избавиться от незваных посетителей, чем создавать непредсказуемую ситуацию, открывая огонь. Поблизости могут оказаться и другие эсэсовцы, которых привлекут звуки перестрелки.
В конце концов, эсэсовцев пропустили через ворота. Сопровождаемые вооруженной еврейской стражей, эсэсовцы были осторожны и сдержанны, давая понять, что не видят ничего особенного в узниках, с оружием в руках защищающих свой лагерь от вторжения извне.
– Надеюсь, вы понимаете, что здесь тиф, – произнес по-немецки Пфефферберг, показывая на объявление.
Эсэсовцы переглянулись.
– У нас уже скончалось пару десятков человек, – сказал Пфефферберг. – И еще пятьдесят изолированы в подвале.
Эти слова произвели заметное впечатление на обладателей эмблем мертвой головы. Они были измотаны, им приходилось спасаться бегством. Только тифозных вшей им не хватало!..
Когда принесли бензин в канистрах по пять галлонов, эсэсовцы выразили свою благодарность, раскланялись и исчезли за воротами.
Заключенные наблюдали за тем, как, залив баки, они аккуратно привязали к задним сиденьям канистры, в которых еще оставался бензин. Натянув длинные, до локтей, перчатки, они включили двигатели и на малой скорости покинули лагерь. Гул моторов стих за пределами деревни, в юго-западной стороне.
Для людей у ворот эта встреча была знаменательной – после этого они больше ни разу не видели форму мрачного легиона Генриха Гиммлера.
На третий день лагерь был формально освобожден – это произошло стараниями единственного русского офицера. Верхом на лошади он одолел препятствия в виде обочин дороги и железнодорожных путей у ворот Бринлитца. Когда он подъехал ближе, стало видно, что ехал он на пони. Худые ноги офицера в стременах едва ли не касались земли, и ему приходилось все время поджимать их, касаясь тощих ребер лошадки.
Он явился в Бринлитц олицетворением тяжело доставшейся победы, ибо гимнастерка его была изорвана, а кожаный ремень винтовки настолько износился от пота и превратностей погоды, что его пришлось заменить веревкой. Уздечка пони тоже была веревочной. Лицо его было покрыто загаром, в чертах его лица было что-то чужое – и в то же время странно знакомое.
После короткого диалога, происходившего на смеси русских и польских слов, охрана у ворот пропустила его внутрь.
С балконов второго этажа разнеслась весть о его появлении. Когда он спешился, фрау Крумгольц его расцеловала.
Улыбнувшись, он на двух языках попросил принести стул. Молодой паренек бросился и тут же притащил его.
Став на сиденье, он оказался на несколько голов выше всех заключенных, в чем при его росте, в общем, не было необходимости, и произнес по-русски набор ставших уже привычными для него фраз, возвещающих об освобождении.
Моше Бейски уловил их смысл.
Они освобождены усилиями доблестной Советской армии – Красной армии! Они могут идти в город, они вольны двигаться в любом направлении, которое изберут. Ибо в Стране Советов, как в мифическом Царствии Небесном, нет ни евреев, ни христиан, ни мужчин, ни женщин, ни рабов, ни свободных. В городе они не должны позволять себе проявления недостойного чувства мести. Союзники найдут тех, кто угнетал их, и предадут строгому и нелицеприятному суду! Главное, что они свободны, и пусть это чувство перевесит все остальные!
Спрыгнув со стула, он улыбнулся, как бы давая понять, что, покончив с официальной частью, готов отвечать на вопросы.
Бейски и остальные окружили его, заговорили все разом, а он, ткнув в себя пальцем, вдруг сказал на ломаном идише, который можно услышать, например, в Белоруссии, что он и сам еврей. Чувствовалось, что на идише говорили не столько его родители, сколько деды и бабки…
Теперь стало ясно, что разговаривать с ним можно более откровенно.
– Вы были в Польше? – спросил его Бейски.
– Да, – признал офицер. – Только что вернулся оттуда.
– Остались ли там евреи?
– Никого из них не видел.
Вокруг толпились заключенные, переводя смысл разговора остальным, стоявшим поодаль.
– Откуда вы сами? – спросил офицер.
– Из Кракова.
– Я был там две недели назад.
– А в Аушвице? Что насчет Аушвица?
– Я слышал, что в Аушвице какая-то часть людей все же осталась в живых.
Заключенные погрузились в задумчивость. Из слов русского офицера выходило, что Краков опустел, и если они вернутся в него, то будут ощущать себя подобно высохшим горошинам на дне кувшина…
– Что я могу для вас сделать? – спросил офицер.
Они попросили добыть им еды. Русский подумал и решил, что сможет доставить им повозку с хлебом и конское мясо – все будет здесь еще до вечера.
– Но вы можете поискать пропитание и в городе, – предложил офицер.
Идея им понравилась: как они сами не догадались, ведь это так просто – выйти за ворота и получить все, что нужно, в Бринлитце. Кое-кто из них не мог себе этого даже представить.
Молодые ребята, среди которых были Пемпер и Бейски, пошли провожать офицера. Они не собирались получать от него инструкции, но считали, что с ним можно обсудить то затруднительное положение, в котором они оказались. Ведь если в Польше не осталось больше евреев, им некуда деться… Русский офицер помедлил, развязывая замотанные вокруг столба поводья.
