– Не знаю, – сказал он, прямо глядя им в лица. – Не знаю, куда вам податься. Только не на восток, уж это-то я могу вам сказать. Но и не на запад.
Он снова дернул пальцами узел и покачал головой:
– Нас нигде не любят.
После разговора с русским узники Бринлитца вышли наконец за ворота, чтобы вступить в осторожный контакт с внешним миром.
Первые шаги навстречу ему сделала молодежь.
Сразу же после освобождения, Данка Шиндель вскарабкалась на лесистый холм за лагерем. Начинали расцветать лилии и анемоны, и перелетные птицы, вернувшиеся из Африки, копошились в ветвях. Данка посидела на холме, наслаждаясь спокойствием дня, а потом, перекатившись на бок, легла в траву, вдыхая аромат цветущей зелени и глядя в небо. Она лежала там так долго, что ее родители стали беспокоиться, не случилось с ней чего-нибудь в деревне, или же не натолкнулась ли она на этих непредсказуемых русских…
Одним из первых, если не самым первым, ушел Гольдберг, спеша добраться до своего добра, спрятанного в Кракове. Он собирался как можно скорее эмигрировать в Бразилию.
Большая часть заключенных старшего возраста продолжала оставаться в лагере.
Теперь в Бринлитце стояли русские, офицеры заняли виллу на холме над поселком. Они доставили в лагерь освежеванную тушу лошади, и заключенные жадно накинулись на мясо, оно показалось им слишком сытным после их диеты из хлеба с овощами и овсяных каш Эмили Шиндлер.
Лютек Фейгенбаум, Янек Дрезнер и молодой Штернберг пошли в городок раздобыть продовольствия. Улицы патрулировались чешскими подпольщиками, и немецкое население Бринлитца теперь, в свою очередь, опасалось появления освобожденных из заключения. Лавочник дал понять ребятам, что дарит им целый мешок сахара, который он хранил в кладовке. Штернберг, не в силах сопротивляться искушению, уткнулся в него лицом и горстями стал запихивать сразу в рот, из-за чего вскоре начал маяться жестокими болями в животе. Он стал одной из многочисленных жертв того, что открылось группе Шиндлера в Нюрнберге и Равенсбрюке: и свободу, и изобилие пищи надо воспринимать постепенно.
Главная цель похода в город заключалась в надежде найти хлеб. Как член охраны Бринлитца, Фейгенбаум был вооружен автоматом, и, когда пекарь стал доказывать, что у него нет ни крошки хлеба, кто-то сказал Лютеку: «Припугни-ка его автоматом». Ведь этот человек был sudetendeutsck и теоретически тоже нес ответственность за все их страдания. Фейгенбаум навел на пекаря ствол и через магазин прошел в его квартиру в поисках спрятанной муки. В задней комнате он обнаружил дрожавших от страха жену пекаря и двух его дочерей. Они были настолько перепуганы, настолько неотличимыми от семей в Кракове во время акции, что Лютека охватило всепоглощающее чувство стыда. Он кивнул женщинам, словно нанес им визит вежливости, и вышел вон.
Такое же чувство стыда пришлось пережить и Миле Пфефферберг во время первого посещения деревни. Когда она появилась на площади, чешский партизан остановил двух девушек из судетских немцев и заставил их снять обувь, чтобы Мила, по-прежнему носившая деревянные башмаки, смогла выбрать то, что ей больше подойдет. Оказавшись в таком положении, Мила густо покраснела. Партизан заставил одну из девушек надеть деревянные башмаки и удалился. Мила побежала за девушками следом и вернула им обувь.
Sudetendeutscherin, вспоминала Мила, даже не поблагодарила ее.
Вечером русские вломились в лагерь в поисках женщин. Пфеффербергу пришлось приставить пистолет к голове солдата, который ворвался в женское общежитие и схватил фрау Крумгольц. Даже спустя годы она ругала Пфефферберга, тыкая в него пальцем: «Как только мне представился случай уединиться с молодым парнем, так этот сукин сын помешал мне!» Трех девушек увели – впрочем, они в той или иной мере сами изъявляли такое желание – к русским, и они вернулись через три дня, уверяя, что хорошо провели время.
Но все же в Бринлитце отношение к русским было недоброжелательным, и через неделю заключенные постепенно стали уходить из лагеря. Семьи, которым удалось не потерять друг друга, отправлялись прямо на запад, не испытывая никакого желания снова встретиться с Польшей. Братья Бейски, пуская в ход свои запасы водки и одежды, пересекли всю Италию и там сели на судно сионистов, которое доставило их в Палестину. Дрезнеры через Моравию и Богемию попали в Германию, где Янек оказался среди первых десяти студентов, зачисленных в Баварский университет в Эрлангене.
Манси Рознер вернулась в Подгоже, где она условилась встретиться с Генри.
Сам же Генри Рознер, освобожденный из Дахау вместе с Олеком, как-то в общественной уборной в Мюнхене увидел человека в такой же, как у него, полосатой тюремной одежде. Генри спросил, где именно тот находился в заключении.
– В Бринлитце, – последовал ответ.
Этот человек рассказал ему, что все, кроме одной старушки (как потом выяснилось, он был неточен), в Бринлитце остались в живых. Манси же узнала о том, что Генри выжил, от своей двоюродной сестры, которая прибежала в комнату в Подгоже, где Манси ждала встречи с мужем, размахивая польской газетой, где перечислялись имена уроженцев Польши, освобожденных из Дахау.
– Манси, – крикнула кузина, – дай я тебя поцелую! И Генри жив, и Олек!
Примерно такая же встреча ждала и Регину Горовитц. Ей потребовалось около трех недель, чтобы с дочерью Нюсей добраться из Бринлитца до Кракова. Там она сняла комнатку – прихваченная с собой доля из морского склада позволила ей это сделать – и стала ждать Долека. Сколько было счастья, когда он приехал! Вместе они стали наводить справки о Рихарде, но никаких новостей не поступало. Как-то в один из летних дней Регина увидела фильм об Аушвице, снятый русскими, где показывалось освобождение поляков из лагеря. Она увидела ставшие впоследствии знаменитыми кадры с детьми за колючей проволокой, как они в сопровождении медсестры выходят за электрифицированную ограду Аушвица-I, на свободу. Рихард был самым маленьким из узников и тем самым привлек внимание оператора, он фигурировал в большинстве кадров. Не в силах сдержать слезы, Регина вскочила и выбежала из кинотеатра. Люди на улице попытались успокоить ее.
– Это мой сын, это мой сын! – продолжала рыдать она.
Теперь она знала, что мальчик жив. Ей удалось выяснить, что Рихард, освобожденный русскими, был передан в одну из еврейских спасательных организаций. Решив, что его родители погибли, спасатели передали его для усыновления старым знакомым Горовитцев, семье Либлинг. Получив их адрес, Регина приехала к Либлингам и, стоя у их дверей, услышала голос Рихарда, который колотил в сковородку, оповещая: «Сегодня для всех будет суп!» Когда она постучала в двери, он позвал госпожу Либлинг, чтобы она открыла.
Так он вернулся в родную семью. Но из-за того, что в памяти у него остались виселицы Плачува и Аушвица, она не могла приводить его на детскую игровую площадку, где у него начиналась истерика при виде качелей.
В Линце группа Оскара Шиндлера, представившись американским властям, избавилась от своего странного транспорта в виде машины «Скорой помощи» и на грузовике была доставлена в Нюрнберг – в большой фильтрационный центр для освобожденных из концлагерей заключенных. И тут выяснилось, как и предполагалось, что выйти на свободу – далеко не такое простое дело.
В Конанце, у озера на швейцарской границе, жила тетя Рихарда Фехена. Когда американцы стали опрашивать группу, есть ли им куда податься, все назвали эту тетю. Восемь молодых заключенных из Бринлитца намеревались, если представится такая возможность, перетащить Шиндлеров через швейцарскую границу, потому что в любой момент могла возникнуть ситуация, когда кто-либо внезапно решил бы отомстить им как немцам. Даже в американской зоне нельзя было надеяться не стать жертвой кипевших всюду страстей. Все восемь собирались эмигрировать и предполагали, что из Швейцарии будет легче осуществить свои намерения.
Рейбински вспоминал, что? хотя их отношения с комендантом в Нюрнберге носили теплый сердечный характер, тот все же не смог предоставить им транспорт, чтобы они могли пробраться на юг в Констанце. Через Шварцвальд им пришлось добираться своими силами: часть пути пешком, часть на поезде. Неподалеку от Равенсбурга они отправились в местный лагерь тюремного типа и попросили помощи у его американского коменданта. Здесь они опять-таки провели несколько дней на положении его гостей, набираясь сил на армейском рационе. Взамен на любезность хозяина, они засиживались с ним допоздна, рассказывая истории об Амоне и Плачуве, о Гросс-Розене, Аушвице и Бринлитце. Они надеялись, что он даст им транспорт до Констанцы, может быть, грузовик. Комендант придумал еще лучше: предоставил в их распоряжение автобус и снабдил провизией на дорогу. Хотя у Шиндлера еще оставались драгоценные камни и валюта, общей стоимостью в тысячу рейхсмарок, автобус достался им даром, без оплаты. После долгого общения с немецкими бюрократами, требовавшими взяток за каждую уступку, за каждое свое «благодеяние», Шиндлеру было трудно представить себе, что такое возможно.
