— Верно, точно! Гибель нам подходит! — послышались голоса.
Голицын продолжал:
— Василий Иванович не по правде на престол сел и несчастлив на царстве. Будем бить ему челом, чтобы оставил престол!
— Идем, будем бить! Ко дворцу!
— Стойте! — крикнул Захар Ляпунов. — Раньше к калужским людям пошлем, чтобы и они своего «вора» оставили, а там сообща и решим, кого царем выбрать. Тогда и лад будет.
— Так, так, Захар Петрович, спосылаем в Коломенское! — подхватили в толпе.
— Ты и слетай! — сказал Захар Терехову.
Терехов сел на коня и тотчас погнал его в Коломенское.
Толпа стояла и стала ждать ответа калужан. Солнце стало палить жаром открытое поле, но никто и не думал оставлять свое место. Все чувствовали, что их волей вершится судьба государства.
У холма подле богатырской фигуры Захара Ляпунова столпились рязанцы, подле Голицына стояли думные бояре и князья.
Так прошло немало времени. Наконец показался Терехов на взмыленном коне. Он скакал во весь дух к холму и радостно махал шапкой. Соскочив у холма, он передал ответ калужан Голицыну.
Голицын тотчас обратился к народу.
— Православные! Калужане ответили, что, как сведем мы Шуйского, они сейчас свяжут «вора» и его на Москву приведут.
— Так прочь Василия! — закричали в толпе.
— Братцы, в Кремль! — крикнул кто-то.
— В Кремль, в Кремль! — исступленно подхватили рязанцы, и все бегом бросились с поля, толкая вперед Захара Ляпунова.
— В Кремль! — кричала толпа, широким потоком потекла по московским улицам, увлекая за собою всех прохожих, и наконец морем разлилась по Красной площади пред царским теремом.
Захар Ляпунов вышел вперед и стал звать царя. Стольник, в страхе вбежав в терем, воскликнул:
— Царь! Народ шумит и тебя зовет. Выйди, а то сюда ворвутся!
Царь быстро встал, и его глаза гневно сверкнули.
— Началось! — тихо сказал он и, обратившись к стольнику, произнес: — Идем!
Быстрым, твердым шагом шел Шуйский на Красное крыльцо. Разноцветные стекла в окнах играли всеми цветами на его лице, и он был то бледен, как мертвец, то пылал, как огонь. Через окна он увидел и толпу народа, но в эту минуту она не пугала его. Он смело вышел на крыльцо и своим тонким, визгливым голосом крикнул:
— Что за шум? Зачем я вам нужен? Кто смеет буйствовать?
Царь топнул ногой; толпа всколыхнулась и сняла шапки.
В эту минуту на ступени крыльца поднялся Захар Ляпунов. Его дюжая фигура с плечами в косую сажень, с грудью колесом казалась еще массивнее в сравнении с тщедушной фигуркой царя.
Он выставил одну ногу вперед, заложил руку за поясной шнурок и громко заговорил, обращаясь к царю:
— Долго ли за тебя кровь христианская литься будет? Ничего доброго на царстве твоем не делается. Земля наша через тебя разделилась, разорена и опустошена; ты воцарился не по выбору всей земли; ты погубил многих невинных, братья твои оборонителя и заступника нашего окормили отравой.
Вся толпа онемела от страха и смущения; еще не слыхано было, чтобы так на Красной площади с царем говорили. Но при последних словах Ляпунова кто-то крикнул: «Верно!» — и толпа снова заволновалась.
Ляпунов вдруг в пояс поклонился царю и громко возопил:
— Сжалься над умалением нашим! Положи посох свой!
Царь дрожал от сдерживаемой ярости, но при последних словах не выдержал. Его глаза сверкнули, как у волка, он выхватил нож, висевший у него на поясе, и бросился на Захара.
— Как ты, навоз вонючий, смеешь говорить мне это, когда мне бояре не говорят этого? — закричал он на всю площадь.
Захар отмахнулся от ножа, протянул к лицу Василия свой богатырский кулак и гневно крикнул:
— Василий Иванович! Не бросайся ты на меня, а то как я возьму тебя — в порошок изотру!
Царь смущенно потупился. Стыд охватил его, сменяя гнев. Он закрыл лицо руками и тихо повернулся к терему.
— Православные! — закричал тогда Ляпунов, обращаясь к народу. — Не будет Шуйский царем! Соберемся вместе да подумаем, что делать. Идите за ворота Серпуховские!
И снова народ повалил за Серпуховские ворота; направились туда и бояре, и дворяне, поехал и сам патриарх.
На этом новом народном собрании решили свергнуть царя, и тот же Воротынский, шептавший Василию наговоры на Голицына, объявил ему народную волю.
Царь Василий положил свой посох и переехал в княжеский дворец.
На другой день после свержения царя тот же Терехов-Багреев скакал в Коломенское с вестью и грамотой.
«Мы своего Шуйского свели с престола, — говорилось в той грамоте, — мы клятвенное слово свое совершили; теперь ведите к нам в Москву своего вора».
Эту грамоту прочел князь Трубецкой и зло усмехнулся.
— Дурни!.. — с усмешкой сказал он Терехову. — Вы вот не помните крестного целования своему государю, а мы за своего помереть рады!
Терехов вспыхнул, словно от пощечины.
— Дважды изменники и воры! — запальчиво сказал он. — А мы-то на ваше слово понадеялись!
— Ну, ты, потише! — остановил его князь.
Терехов, как безумный, прискакал в Москву. Все заволновались, всем стало стыдно, что их так одурачили и посрамили. Многие стали жалеть Шуйского. Прежде надеялись, что с царем и «вора» не будет, а теперь и царя нет и «вор» грозится.
Шуйский ожил. Он тотчас стал подкупать стрельцов, которых в Москве было тысяч до восьми, чтобы захватить престол. Москвичей охватил страх. Грозили поляки, требуя признания Владислава, грозил «вор» со своей силой, а тут еще Шуйский готовился затеять смуту в самой столице. И вот несколько человек решили устранить его.
Девятнадцатого июля Захар Ляпунов подобрал себе товарищей: Ивана Салтыкова, Петра Засекина, князя Туренина, князя Василия Тюфякина да Мерин-Волконского, и подговорил монахов из Чудова монастыря; придя в дом к Шуйскому, они разлучили его с женой и увезли в Чудов монастырь, а ее — в Вознесенский.
— Куда? Зачем? — в смятении и ужасе спрашивал Василий.
— В монастырь! Так смекаем, что пора тебе чин монашеский принять, — с глумлением ответил Захар.
Они подъехали к монастырю. Василий Шуйский бился в их руках.
— Люди московские, — говорил он с плачем, — что я вам сделал? Какую обиду учинил? Разве за то, что воздал месть тем, которые содеявали возмущение на святую нашу православную веру и тщились разорить дом Божий? Разве за то, что мы не покорились Гришке-расстриге?
— Иди, иди! Полно жалобиться! — грубо толкнул его в храм Ляпунов. — Говорят, такой тебе час пришел!
— Не хочу, и никто не заставит меня! — закричал Василий.
Ляпунов взял его за плечи и почти принес на средину церкви.
Никогда ничего подобного не видали монахи и, полные ужаса, безмолвно покорялись.
— Начинайте, отцы честные! — приказал Мерин-Волконский.
И страшный обряд насильственного пострижения начался. Василий Шуйский бился и кричал на все вопросы, что не хочет быть монахом, но за него громко и четко отвечал князь Туренин, а Ляпунов не выпускал его тщедушного тела из своих железных рук. Насильно надели на него рясу и насильно водворили в келье.
В то же время так же насильственно постригли его жену, Марью Петровну, в Вознесенском монастыре.
Так окончилось царствование Василия Шуйского.
Глава XXI
Новый царь-поляк
Терехов все это тяжелое время работал без устали. Привезя письмо Прокопия Ляпунова к брату Захару, он с ним вместе работал над свержением царя Василия, сносился с коломенскими ворами, писал грамоты и словно искал в этой горячей деятельности забвенья.
— Уж и горяч ты до дела, Петр Васильевич! — говорил ему князь Голицын, у которого вместе с Ляпуновым жил Терехов.
— Это что за работа! До меча бы!
Князь Голицын вздыхал.
— Да, кабы в рати да такие воины, да над ними покойник наш, князь Скопин-Шуйский, не полонили бы нас поляки!
Если удивлялся деятельности Терехова Голицын, то еще большее удивление охватило его друга, Семена Андреева. Они встретились, как родные братья, и Семен сразу увидел, как осунулось и побледнело лицо Терехова.
— Петя, что с тобой? — воскликнул он.
Терехов обнял его за шею руками и расплакался, как малое дитя.
— Нет, нет моей голубки! Взяли ее злые коршуны, терзают ее тело белое! — причитал он, всхлипывая.
— Петя, Бог с тобой! Очнись! Что приключилось? — спрашивал его Семен.
— Ах, Сеня! Увезли, скрали! — воскликнул Терехов и рассказал все, что узнал от Беспалого Федьки.
Семен вскочил с лавки и начал ерошить волосы в волнении.
— Знаешь ли хоть, кто сделал это? — спросил он.
— Ходзевич, поручик у Сапеги. Потом он к Смоленску бежал!
— Ну и что же ты задумал?
Терехов сверкнул глазами.
