Детей быстренько уложили спать. Теперь мы могли спокойно посидеть и поболтать за стаканом вина. Макгрегор ничего так не любил, как поговорить о старых добрых временах. Нам было только по тридцать, но мы крепко дружили уже лет двадцать, а кроме того, в этом возрасте чувствуешь себя старше, чем в пятьдесят или шестьдесят. Сейчас мы оба, Макгрегор и я, переживали период затянувшейся юности.
Всякий раз, как у Макгрегора появлялась новая девчонка, он чувствовал настоятельную потребность отыскать меня, чтобы получить одобрение, а потом завести бессмысленный душещипательный разговор. Это случалось настолько часто, что разговор наш уже походил на слаженный дуэт. Девице разрешалось сидеть между нами, зачарованно внимая, и время от времени что-нибудь спрашивать впопад. Дуэт всегда начинался с того, что один из нас спрашивал другого, не видел ли он в последнее время Джорджа Маршалла или, может, что слышал о нем? Не знаю почему, мы, не сговариваясь, избрали такое начало. Мы были как те шахматисты, которые, независимо от того, кто их противник, в дебюте всегда разыгрывают шотландский гамбит.
– Видел ты в последнее время Джорджа? – спросил я без всякой связи с предыдущим.
– Ты имеешь в виду Джорджа Маршалла?
– Угу, я его, кажется, вечность не видел.
– Нет, Генри, откровенно говоря, не видел. Полагаю, он по-прежнему ходит по субботам в Виллидж.
– На танцульки?
Макгрегор улыбнулся:
– Хочешь, называй это танцульками, Генри. Ты знаешь Джорджа! – Он помолчал, потом добавил: – Джордж – странный парень. Пожалуй, сейчас я знаю о нем меньше, чем когда-либо.
– Да что ты?
– Именно так, Генри. Этот парень ведет двойную жизнь. Тебе стоит посмотреть на него, когда он дома, с женой и детьми. Совершенно иной человек.
Я признался, что не видел Джорджа с тех пор, как тот женился.
– Его жена никогда мне не нравилась.
– Ты поговори как-нибудь с ним о ней. Это чудо, как они умудряются жить вместе. Он исполняет все ее желания, а взамен делает что заблагорассудится. Бывать у них дома все равно что сидеть на бочке с порохом. Ты знаешь эту его любовь к фразочкам с двойным смыслом…
– Слушай, – перебил я его, – помнишь тот вечер в Гринпойнте, когда мы сидели в углу в какой-то забегаловке и Джордж начал молоть всякую чушь о своей мамаше, как, мол, солнце встает и садится у нее в заднице?
– Боже мой, Генри, тебе в голову приходят странные вещи. Конечно помню. Я, наверно, помню каждый наш разговор. Когда он состоялся и где. Был я тогда пьян или трезв. – Он повернулся к Трикс. – Тебе не скучно слушать нас? Знаешь, мы трое были когда-то не разлей вода. Хорошее, Ген, времечко было, правда? Помнишь Маспетские соревнования? Беззаботная была тогда жизнь, скажи! Слушай, ты тогда уже ходил к вдове или это было позже? Представь, Трикс, парень едва успел школу окончить и влюбляется в женщину, которая ему в матери годится. Даже хотел жениться на ней, ведь хотел? Да, Ген?
Я ухмыльнулся и неопределенно кивнул.
– Генри всегда влюбляется не на шутку. Серьезный человек, хотя, глядя на него, никогда не подумаешь… Но вернемся к Джорджу. Как я уже говорил, Ген, он совершенно переменился. Стал какой-то неприкаянный. Работу свою ненавидит, жену не выносит, а дети наводят на него смертную тоску. Только и знает, что гоняться за юбками. И представляешь, все норовит подцепить кого помоложе. В последний раз, когда я видел его, он путался с пятнадцатилетней девчонкой из его же школы – втрескался по уши. (Я до сих пор не могу представить его директором школы, а ты?) Кажется, это началось прямо у него в кабинете. Потом он встречался с ней на танцах. Наконец до того осмелел, что повел ее в отель, где они представились мужем и женой… Их видели на пустыре у танцзала, где они трахались, – это последнее, что я о них слышал. Когда-нибудь, Ген, этот парень попадет в газеты. И сообщение будет не из приятных.
Тут в памяти моей всплыла картина, столь четкая и живая, что мне стоило усилий не показать виду. Словно раскрылся японский веер. Мне вспомнились те времена, когда мы с Макгрегором были, так сказать, все равно что близнецы. Я тогда работал в ателье отца, то есть мне было где-то года двадцать два, двадцать три. Джордж Маршалл свалился с тяжелым воспалением легких и несколько месяцев не вставал с постели. Когда он почти оправился, родители отправили его в деревню – куда-то в Нью-Джерси. Все началось с того, что однажды я получил от него письмо, в котором он писал, что быстро набирается сил, и приглашал приехать. Я только обрадовался возможности дать себе короткую передышку и телеграфировал, что буду у него на следующий день.
Был конец осени – тусклая, унылая пора. Джордж встретил меня на станции со своим юным двоюродным братом Герби. (Ферма принадлежала тетке и дяде Джорджа, то есть сестре его матери и ее мужу.) Первые его слова – как и следовало ожидать! – были о матери, которая спасла ему жизнь. Он несказанно обрадовался встрече со мной; ну а выглядел просто замечательно – загорелый, окрепший.
– Знаешь, Ген, – сказал он, – здесь здорово, настоящая ферма, без дураков.
По мне, это была самая обыкновенная ферма, ничем не лучше других – захудалая, старая и грязная. К тетке, полной, добросердечной и по-матерински заботливой женщине, Джордж относился с нескрываемым почтением, почти как к матери. Герби, ее сын, был малость придурковат. И жуткий балабол. Но что меня озадачило, так это обожание, с которым он смотрел на Джорджа. Джордж явно был его кумиром. То, как мы с Джорджем разговаривали, было Герби в диковинку. Он ходил за нами хвостом, и отделаться от него было непросто.
Первым делом – я прекрасно это помню – мы выпили по большому стакану молока. Неразбавленного жирного молока, какого я не пробовал с детства. «Пью его пять-шесть раз на дню», – говорит Джордж. Отрезает мне ломоть домашнего хлеба, мажет домашним маслом, а сверху – домашним джемом.
– Захватил с собой что-нибудь старое, в чем ходить здесь, Ген?
Я признался, что не подумал об этом.
– Пустяки, я дам тебе что-нибудь из своих вещей. Тут надо ходить в чем поплоше. Сам поймешь почему. – Он ехидно взглянул на Герби. – Так, Герби?
Я приехал после полудня. Теперь уже начинало темнеть.
– Переоденься, Ген, и пойдем разомнемся. Обед будет не раньше семи. Нагуляем, понимаешь, аппетит.
– Ага, – поддакнул Герби. – Сегодня будет цыпленок.
И тут же спросил меня, хорошо ли я бегаю.
Джордж едва заметно подмигнул мне:
– Он помешан на всяких играх.
Когда я спустился с крыльца, мне вручили большую палку.
– Лучше будет надеть перчатки, – сказал Герби.
И швырнул мне большой шерстяной шарф.
– Готовы? – спросил Джордж. – Тогда двигаем. И он едва не бегом припустился вперед.
– Что за спешка? – спросил я. – Куда мы идем?
– На станцию, – ответил Герби.
– А зачем?
– Увидишь. Правда, Джордж?
Станция встретила нас тоской запустения. На путях стоял товарняк, не иначе как ожидая, когда его загрузят молочными бидонами.
– Слушай, – сказал Джордж, убавляя шаг, чтобы я мог догнать его, – суть в том, чтобы проявить инициативу. Ты понимаешь, о чем я! – Он говорил торопливо и себе под нос, словно то, что мы собирались делать, было каким-то секретом. – До сих пор мы были только вдвоем, Герби и я, развлекались как могли. Не беспокойся, Ген. У тебя все получится. Просто подыгрывай мне.
Я уже совсем перестал что-либо понимать. Чем ближе мы подходили к станции, тем возбужденнее становился Герби, бормотавший что-то себе под нос, словно старый индюк.
Джордж беззвучно открыл дверь, и мы проникли в станционное здание. Внутри на скамейке сидит пьяный старик.
– Ну-ка, – говорит Джордж, стаскивая с меня шляпу и суя в руку драную кепку, – надень! – Себе на голову он напяливает нелепого вида картуз и цепляет на пальто бляху. – Стой тут, – командует он, – а я начну балаган. Делай все, как Герби, и будет порядок.
Пока Джордж ныряет в служебную дверь и открывает окошечко кассы, Герби тащит меня за руку вперед.
– Сюда, Ген, – говорит он, подходя к окошку, в котором уже торчит Джордж, притворяясь, что изучает расписание.
– Сэр, я хотел бы купить билет, – робко говорит Герби.
– Куда вам? – спрашивает Джордж и хмурится. – У нас тут есть всякие разные билеты. В какой вам класс: первый, второй или в третий? Так, посмотрим, Уихокенский экспресс отходит примерно через восемь минут. На узловой в Омахе можно сделать пересадку на Денвер и Рио-Гранде. Какой у вас багаж?
– Пожалуйста, сэр… я еще не знаю, куда поехать.
– Что значит: не знаешь, куда поехать? Что это, по-твоему, лотерея? Это кто позади тебя? Он с тобой?
Герби поворачивается и, моргая, смотрит на меня:
– Это мой двоюродный дедушка, сэр. Он хочет поехать в Виннипег, только не знает когда.
– Скажи ему, чтобы подошел ближе. Что с ним – совсем глухой или просто недослышит?
