и повысить чувствительность, а не разорвать на куски.
— Ну, так посмотрим, усвоил ли ты урок, ага? — пропустив концы плети сквозь пальцы, спросил он. — Назовём это выпускным экзаменом, сынок. Сдашь, и больше сюда никогда не вернёшься.
Он занёс руку, не дав мне возможности поспорить.
Увенчанные узлами хвосты обрушились на меня.
От первого же удара футболка порвалась, на коже появились раны.
Я хотел было закричать, но сдержался, ибо урок мной был усвоен. Я научился сосредотачиваться — не на себе или сестре, не на жертве, не на надежде, не на счастье или какой-то нормальности. Я научился концентрироваться на нём — моём отце. Моём властителе. На том, кто подарил мне жизнь.
Так я и сделал. Сфокусировался на нём.
Каждый удар я принимал с гордостью, потому что мой отец гордился мной.
Каждый порез с благодарностью, потому что Кат, наконец, поверил, что я стал достойным сыном.
Я прислушивался к нему, и только к нему.
И это спасло меня. Спасло от самого себя.
Внезапно накатившая слабость заставила ухватиться за край стола. Я больше не мог. Каждая клетка моего тела, казалось, налилась свинцом от незалеченных ран и выпавших испытаний. Я доказал свою правоту, заставив его страдать. И мне следует покончить с этим прежде, чем я загоню себя в могилу.
Оттолкнувшись от деревянной столешницы, повернулся к Кату.
Широко распахнутыми глазами он уставился на плеть.
— Ну, так посмотрим, усвоил ли ты урок, отец. Поглядим, сможешь ли ты принять дары так же спокойно, как принял их я.
Трясущейся рукой я занёс плеть над головой, замерев на мгновение, когда концы плети коснулись спины. Я приготовился поразить свою добычу.
— Кайт… — закусив губу, прошептал Кат.
— Нет, — безапелляционно ответил я.
Со стоном, вложив всю имеющуюся силу в руку, я обрушил плеть вниз. Узлы коснулись его рубашки, разрезав её, словно крохотные острые зубки, вгрызаясь в кожу до крови.
И, вдруг, его эмоции, сместившись от совершенно садистской ненависти, неправильных решений и целой жизни, состоящей из ошибочных поступков, резко переключились на мольбу, стыд и… полное принятие.
Я ударил снова, а он склонил голову и заплакал. Не от боли, нет. От осознания, что он делал это всё с теми, кого любил. Добровольно делал это со своими детьми. И не было греха превыше.
Я сломал его, наконец, указав на ошибки прошлого. Показал, наконец, какого это было для нас. Он отдал должное Эмме Уивер. Извинился перед Жасмин. Раскаялся перед Нилой. И, наконец, подчинился мне и моей воле.
Он молча просил прощения — я услышал.
Он молча сожалел — я внял.
Он принял грядущее.
Мы больше не были отцом и сыном, учителем и учеником.
Мы были просто двумя людьми, разгребающими тот бардак, что сами и учинили.
Двумя людьми в созданном нами самими мире.
В котором мы оба страдали бы, пока всё не закончилось.
ГЛАВА 31
Нила
ОН НЕ ВОЗВРАЩАЛСЯ.
Минута шла за минутой.
Час за часом.
Но его всё ещё не было.
Уставившись в окно, я молила о его появлении, без конца теребя телефон, ожидая входящего сообщения.
Перевела взгляд на дверь. Входи же, ну.
Ничего.
Джетро не было.
Он взял на себя обязательство. Непосильную ношу.
И я страшно боялась, что могу не увидеть его снова.
ГЛАВА 32
Джетро
ТЕМНОТА.
Упавшая на поместье, словно саван самой смерти, она будто бы масло просачивалась в укромные уголки и щели, воруя свет.
Густые тени старательно прятали правду произошедшего, словно чёрные дыры, проглатывая минувший день, а за ним прошлое, и всё, что предшествовало этому.
Время шло, меняя меня как личность, как мужчину, как сына. Мы с Катом побывали в чистилище, оставив там часть себя, пусть и не большую. Доказав свою правоту, я победил, но самым печальным было то, что связь между нами в тот момент была самая сильная, чем когда-либо.
На сердце тяжёлым грузом легла ответственность за содеянное сегодня. Мышцы ныли от усталости. Тело исчерпало свой запас прочности и, казалось, вот-вот отключится.
Скоро.
Скоро удастся отдохнуть.
Желание глотнуть свежего воздуха заставило меня выбраться из амбара. Рецепторы восприятия просто горели огнём от перегрузки. Будто бы меня раздели догола, сунув в чан, до краёв наполненный чувствами других людей, и я, словно губка, впитал всё до капли.
Окунув лицо в ночную прохладу и судорожно вздохнув, я поднял глаза к небу. К огромной и яркой луне.
Воздух в амбаре был густым и гнилостным. Я не мог сделать там и вдоха после того, что натворил.
Постаравшись выбросить из головы, забыть и не вспоминать, переживая вновь, порку, удары дубинкой, слёзы и мольбы Ката, я закрыл лицо ладонями. Я сломал ему не только лодыжку. Я разбил ему сердце. Его душу. Веру. Я приложил массу усилий, чтобы доказать, как он был слеп по отношению к своим детям, к своему делу.
— Блядь, — проклятье, сорвавшееся с губ, упало под ноги. Как я мог сотворить такое? Как я мог пытать отца, снова и снова причинять ему боль, орошая всё вокруг его кровью, ломая ему кости?
Ответов у меня не было, но я выстоял, а отец, наконец, понял.
Всё было кончено.
Потерев ноющие глаза, я постарался отбросить губительные мысли и глубоко вздохнул. В лунном свете цвет крови на моих ладонях обернулся чёрным. Сунув руки со следами улик в карманы, я зашагал через лес, на поиски двух ребят, которых Килл оставил для охраны.
Много времени у меня это не заняло. Почувствовав запах сигаретного дыма, пошёл на него, и не прогадал, наткнувшись на парней
