побежали мурашки.
Жасмин задрожала, когда Кат навис над ней.
— Ты любишь сестрёнку. Посмотрим, сможешь ли защитить её, сосредоточившись хоть раз. — Он поднял руку, накрыв тенью испуганное личико Жасмин.
— Беги, Жас, — во всё горло заорал я, стараясь пробиться через её страз и подтолкнуть к борьбе. Её страх наполнил меня, заставив замолчать, но, внезапно, в её глазах я увидел решимость.
Она побежала.
Оттолкнувшись от двери, она обогнула отца, бросившись через весь сарай.
Он обернулся, смотря дочери вслед. Вот только отпускать Кат её не собирался. Он рванул следом.
— Не-е-ет! — беспомощно закричал я, когда Кат занёс руку для стремительного удара.
— Жасмин!
Но уже было поздно.
Удар пришёлся в спину.
И был такой силы, что сестра кубарем покатилась по полу.
Туфли слетели, а платье задралось до подбородка. Она упала лицом ко мне, смотря полными слёз глазами.
Пару секунд она просто лежала там, шокировано моргая, пытаясь понять, что болит. И затем волна боли такой силы, какой я не испытывал прежде, накрыла меня с головой. Она прошла сквозь меня, не оставив не тронутой ни единой клетки в моём теле. Все её девчачьи мечты, преисполненные надежд желания камнем встали в горле, и меня затошнило.
А потом Жасмин разразилась слезами, а меня вырвало.
Её крик, облетев нас, выскользнул за дверь, и, лизнув верхушки деревьев, поднялся к полумесяцу на небе.
Я заплакал вместе с ней. Ибо знал, что произошло. Так же, как знала и она.
Зима лишь равнодушно наблюдала за этим зверством. Мороз не помешал, а лёд позволил сему свершиться. И в глубине моей души поднялась вьюга.
Я не мог так больше.
Не мог терпеть агонию сестры, отчаяние отца и свою собственную изломанность.
Просто больше не мог.
Как не могла и Жасмин.
Слёзы прекратились так же внезапно, как и начались, но глаз сестра так и не отвела. Она тяжело дышала, выпуская клубочки пара изо рта, прижавшись щекой к полу.
А затем произнесла слова, которые я не забуду никогда.
Слова, заставившие меня шагнуть в ледяную клетку, отдав ключ ей. Фраза, навсегда превратившая меня в кусок льда, чтобы я никогда, никогда больше не смог испытать то, что испытал в тот день.
— Кайт… я ног не чувствую.
Я взвыл от мучительных воспоминаний, возненавидя его ещё сильнее. Он искалечил мою сестру. Сломал ей позвоночник, безвозвратно разрушив её жизнь, и всё из-за меня.
Из-за меня.
Твою мать!
Игнорируя его крики, я направился к изголовью дыбы, решив вместо дубинки снова применить рычаг. Нажав на ручку, провернул механизм ещё на один уровень.
Дыба зашевелилась, безжалостно растягивая руки и ноги своей жертвы, вызывая ещё больше криков и мольбы. Помещение наполнилось мерзким звуком разрывающихся сухожилий — хрящи и связки, в конце концов, сдались.
Хотелось сойти с ума. Хотелось пробраться сквозь его боль и хоть раз в жизни перестать погрязать в чужих страданиях. Но в отличие от того раза, когда Жасмин в один момент научила меня останавливаться, сейчас я не мог.
— Джетро… стой. Пожа… луйста, — тяжело стоная, взмолился Кат. И мне так хотелось подчиниться. Но он столько всего совершил, столько зла причинил.
Он ещё недостаточно заплатил. Этого мало.
Снова засунув дубинку за пояс, я присел на корточки и схватился за колёсико под столом дыбы. Я очень хорошо знал эту машину. Слишком хорошо. Она стала моим врагом, и я научился пользоваться ею в самом раннем возрасте.
Кат уже прочувствовал, какого это — лежать, привязанным к скамье, испытывая адскую боль. Думаю, пора подарить ему новые впечатления — привезти стол в вертикальное положение.
Мысленно отгородившись от проклятий и мольб Ката, я проворачивал колево, поднимая скамью, превращая её в стену. Дыба поднималась медленно, неумолимо перемещая центр тяжести со спины на запястья жертвы. Позвонки и тело Ката оставались растянутыми до предела, но теперь он мог видеть меня, следить за моим перемещением, предугадывать мои действия. Он казался новым мессией, готовым умереть за грехи, только в этот раз за свои, не за чужие.
Направившись к столику, я почувствовал на себе его взгляд, но не поднял глаз. Аккуратно вернул дубинку на её законное место, обрисованное многолетней пылью, и взял плеть-девятихвостку.
— Итак, Джет, как считаешь? Тебе достаточно?
Голос отца вырвал из раздумий. Я поднял голову, почувствовав боль в шее. Он оставил часы на табурете, позволив отсчитывать время. Сегодня я провёл на дыбе два часа и тринадцать минут. Жасмин пока оставалась в больнице. Врачи делали всё возможное, чтобы поставить её на ноги, но прогнозы были неутешительные.
И какие бы ужасные вещи сейчас со мной не делал Кат, видеть, как моя сестра бежит в последний раз, было самым страшным и невыносимым.
Я дал себе обещание никогда больше не приходить сюда, но это было до того, как добрый папуля поднял меня с постели на рассвете, не оставив и шанса сбежать.
— Отпусти меня, — прохрипел я, кашлянув, прочищая горло. — Больше нет нужды делать это.
Он подошёл и встал передо мной, сунув руки в карманы джинс.
— Уверен?
Я кивнул, чувствуя жуткую усталость, и, в кои-то веки, абсолютную пустоту внутри.
— Я чист. Честное слово.
Луч надежды мелькнул в его взгляде.
— Надеюсь, в этот раз ты говоришь правду, сын, — ответил он, и, прикусив губу, повернулся к столику. К страшному, ненавистному, презираемому столику.
С мрачной миной на лице, отец подошёл к нему и взял хлыст с множеством толстых нитей, завязанных на концах жёсткими узлами. Он угрожал мне ею раньше, но на деле никогда не пробовал.
Я замер в своих оковах. Руки и ноги перестали ныть от боли, но пошевелиться я всё же не мог. Кат знал, насколько сильно мог растянуть в этот раз моё тело, не причиняя слишком много боли.
И, в конце концов, речь шла о том, чтобы обездвижить
