Арбен Кардаш
Танец поневоле. Проза и поэзия
Повесть и рассказы
Пастух и орёл
Повесть
– Папа, почему наша речка называется Большой рекой? Не такая уж она большая, а сливаясь с Самуром, и вовсе исчезает.
Непонятно, каким образом моему десятилетнему сыну, в последний раз побывавшему вместе со мной в селе, на нашей речке год назад, вспомнилась Большая река. Однако его вопрос напомнил мне о деревянном чемодане.
– Лезгины говорят: свое надо самому возвеличивать. Наши односельчане следуют этой поговорке, – вот первое, что мне пришло в голову в ответ: – Давай, спустимся в гараж, помоги мне навести там порядок, а я покажу тебе кое-что из моего деревянного чемодана. – Я попытался придать нашему разговору оттенок таинственности и тем самым соблазнить сына.
– А кто не знает, что хранится в твоем чемодане? Старые тетрадки, всякие бумаги… – Сын не поддался на мою уловку и, чтобы ответ прозвучал весомее, добавил: – Ты что, хочешь чемодан, набитый запыленным бумажным хламом, притащить домой? Мама рассердится.
– Мама сегодня дежурит… Пока вернется наш доктор, мы не оставим дома ни пылинки… Пошли, пошли! Я не обязан за так отвечать на твои вопросы! – попробовал я подделаться под дух подрастающего поколения.
Мои слова возымели действие.
В гараже царила неразбериха. В середине стояла машина с вывороченным для ремонта нутром, оставшееся пространство было завалено отслужившим свое старьем, уже бесполезным в хозяйстве, но на всякий случай не выброшенным: а вдруг на что-то понадобится. Не пустовали и полки вдоль стен. Теснота в гараже от нагромождения говорила и о тесноте в доме.
Деревянный чемодан находился на самой верхней полке у задней стенки. Чтобы добраться до него, надо было разобрать вещи, наваленные на пол, и освободить проход.
– Бери что тебе по силам и расставь по полкам там, где пусто, а со всем тяжелым я сам управлюсь, – сказал я сыну.
В конце концов проход освободился. Опуская чемодан на пол, я почувствовал, что он стал тяжелее с того раза, когда поднимал его на полку. «Наверное, оттого, что с годами человек больше ценит все оставшееся от своей прошлой жизни», – подумал я.
Действительно, этот черный чемодан был дорогим памятником. Со слов бабушки, я знал, что его привез, возвращаясь с войны, дедушка Камал. Однако дедушка про чемодан мне ничего не рассказывал, я его не расспрашивал. Дедушке с бабушкой, должно быть, чемодан напоминал давно минувшую войну, заставляя ныть старые раны, а потому я не находил нужным говорить о нем. С детства я знавал чемодан, хранящийся в специальной холодной комнате вместе с запасами съестного, всевозможной посудой, всем тем, чем редко пользовались или не пользовались вовсе.
Холодная комната использовалась как и мой гараж, однако бабушкой в ней неукоснительно соблюдался порядок. Там хранились предметы обихода, даже названия которых забыты нынешней молодежью: два глинобитных ларя для хранения муки и зерна, три тростниковых короба разного объема для хранения расчесанной шерсти, гребень, которым расчесывают шерсть, ручная мельница, прялка, три кутала[1], сплетенных из ивовых прутьев (в них тоже хранили шерсть или шерстяную пряжу), несколько надутых пустых бурдюков, подвешенных на гвоздях по стене, куски вяленого мяса, нанизанные на длинную палку, своими концами вдетую в проволочные кольца, свисающие на проволоке из-под потолочных балок, большие медные казаны, глиняные кувшины, расставленные на полочках стенных ниш, кастрюля из обожженной глины для приготовления тача[2], медный подойник, глиняная маслобойка, даже семи– и восьмилитровые бутылки, оставшиеся с царских времен. У стены, на деревянном топчане, обычно стопой лежали овчины, а под ними – шкуры.
Полку единственного, не очень широкого и не очень высокого окна холодной комнаты занимал деревянный чемодан, а над ним – старый газер-паша[3]. Когда умерла моя мама, в холодную комнату перекочевал и ковроткацкий станок и рег[4] для уплотнения ткущегося ковра. Был у нас дома и большой винный рог, который называли рогом тамады. На застолье, где дедушке предстояло быть тамадой, он брал его с собой. Этот рог не хранился в холодной комнате, так как относился к тем предметам, которые всегда были в ходу, и потому дедушка вешал его на ковре в гостиной.
Словом, холодная комната являлась хранилищем всего того, у чего истек или истекал срок жизни или он должен был истечь (скажем, у запасов съестного). Из всего прочего лишь деревянному чемодану суждено было продление жизни.
Ещё малышом дошкольного возраста я «положил» глаз и на этот чемодан, причиной чему послужил подарок дедушки. От нахлынувшей радости я не знал, где хранить игрушечную машинку, которой не было ни у кого из детворы по соседству. Тогда и вспомнился деревянный чемодан: я притащил его в свою комнату и положил в него машину, альчики и другие мелочи, без которых не обходилось в играх.
А перейдя в старшие классы, все это «богатство» я раздал соседним малышам. Однако чемодан не оставался пустым: теперь в нем хранились тетрадки с моими стихами и рассказами, во мне созрело желание написать столько стихов, чтобы они заполнили весь чемодан. Все написанное складывалось в него. И только я знал о его содержимом. Пожалуй, ещё и бабушка догадывалась.
Поступив в институт, через год я приехал в село на каникулы, открыл чемодан, все просмотрел и застыдился перед самим собой: ничего глупее и слабее я в жизни не читал. «Неужели все это я написал?» – спросил я самого себя. Взял чемодан и пошел в сад перед нашим домом. Вырыл яму и разжег в ней костер, начал брать из чемодана по тетрадке и бросать в огонь, разрывая листы и получая большое удовлетворение.
Бабушка, увидев, чем я занимаюсь, ахнула:
– Вай, дите мое! Что ты делаешь?! Разве не жалко? Разве можно предавать огню написанное бессонными ночами? – Она подошла и забрала чемодан.
– Бабушка, все это – слабые вещи, никуда не годные.
– И слабые вещи имеют свою цену… Они тоже жить хотят… Пройдут годы, и ты пожалеешь, что сжег их. Вот увидишь… Пусть останутся там, где они и были: есть не просят, пить – тоже. Вот когда я умру, тогда и поступай с ними по своему усмотрению.
Годы прошли. Я забыл про чемодан и о его содержимом.
Однако права оказалась бабушка. Когда она умерла, я открыл чемодан и пожалел о том, что успел сжечь: мучаюсь, что я сжег часть своего детства. А если что и осталось, так в этом чемодане. Оказалось, что содержимое чемодана обогатилось. Бабушка сложила туда мои школьные тетради разных лет, классные дневники и письма, отправленные мной матери, бабушке и дедушке во время учебы в институте. Тогда я не успел перебрать все, что находилось в чемодане, и привез его в город в надежде, что как-нибудь найду время возложить надежды на завтрашний день: я так и не открыл чемодан, водворенный на полку в гараже.
Сегодня же сын задал свой вопрос как нельзя кстати: дал мне повод заняться чемоданом, и время для этого у меня имелось. Я предполагал, что ответ на вопрос сына я найду именно в чемодане.
Мы подняли чемодан к себе на четвертый этаж.
Почему наша речка называется Большой рекой? Я помнил, что некогда вопрошал об этом и самого себя. Даже стихотворение написал. Вот только сохранилось ли оно в чемодане? Вытерев пыль, я открыл его. Заструился запах бумаги, пролежавшей долгое время. Сын, словно в ожидании чуда, стоял и наблюдал за мной.
– Вот, смотри, – передал я ему стопку своих классных дневников, тетрадей по математике, русскому языку и другим предметам. – Я не был таким лоботрясом, как ты.
Я искал стихотворение. Листал тетради и пробегал глазами по строкам.
А сын неохотно переворачивал страницы старых классных дневников:
– Ну и что?
– Погляди на оценки, на оценки погляди! – Я как будто превратился в мальчишку его возраста. Радовался когда-то полученным мною хорошим отметкам. Мне казалось, что они и сына подвигнут к более прилежной учебе. Однако сын жил своей жизнью, у него было свое детство, а в моем прошлом он ничего необычного не видел.
– Теперь программы сложные, да ещё в городских школах. Мои тройки стоят больше, чем пятерки, полученные тобой в сельской школе, – ответил сын, оставив мои тетради и дневники, намекая на свое превосходство горожанина над моим сельским происхождением. – Ты же не сумел вчера решить мне задачу, – с хитрецой в глазах посмотрел он на меня.
– Эврика! Нашел! – обрадовался я, заодно и возможности оставить без внимания последнее замечание сына. – Вот стихи. О Большой реке. Когда я их написал, мне было четырнадцать лет, – повернулся я к нему. – Этим стихам ровно двадцать пять лет!
– Из-за них ты и рылся в запыленном чемодане? – Сын никак не желал оценить мои старания.
– Вот, смотри. Вопрос, который ты задал мне, когда-то я задавал и самому себе. Послушай. «Большая река»:
Речка-невеличка,Крутящиеся струи,Почему же, почемуБольшой тебя назвали?
Сольешься с Самуром,Потеряешь себя, потеряешь.Речка ты, невеличка,Перестань бесноваться.
За дерзость твоюТебя прозвали Большой.
– Ого! – Сын не остался равнодушным. – И ты их написал? В детстве?
