Пришел домой Сила, а там неприятность. Акулина ребенка потеряла после ссоры с Ганной. Грустная, печальная, под глазами темные круги. Остап темнее тучи. Коня любимого, бандиты отняли, товар, потом крестьянским добытый, забрали. Хорошо хоть сын единственный живой вернулся.
— Тимоха говорит, война кругом. В партизаны зовет — проговорил Силантий.
— Не вздумай, Сила, какие партизаны? Тода точно убьют…
— А где Ганна?
— Ганна в родительской хате сховалась. Из-за нее Акулина дитенка потеряла, жинка твоя на нее драться кинулась, я ее и отстегал слегка — пожаловался Остап, а Силантий заметил:
— Ты заставил меня на ней жениться, вы с дядькой Назаром это придумали, моего согласия не спросили. Ты сказал, нельзя с Головнюками ссориться. И шо? Все-равно поругаемся из-за нее.
— Кто же знал, шо она такая негодна жинка. Прости, сынку — повинился Остап.
«Может, ушла жена и не вернется. Останется у родителей» — понадеялся Силантий.
Пришли сваты: Назар и Оксана. Привели с собой Ганну. Уселись за стол. Начали переговоры о примирении сторон. Сила молчал, он ведь с Ганной не ссорился. Назар и Остап пришли к соглашению, что Ганна возвращается к мужу, слушается свекра, а тот не смеет бить ее ни кнутом, ни руками.
— Иначе, конец нашей дружбе, Остап — заявил Назар.
А Оксана добавила:
— Ганночка ребеночка носит. Беречь ее надо.
Силантий поперхнулся. Только что он мечтал, что Ганна от родителей не вернется, а тут опять новость. Ребенок? Остап только крякнул и виновато взглянул на Акулину. Грустная Акулина тоже молчала, на стол накрыла и в уголок села.
Семейный совет закончился, сваты ушли. Ганна осталась. Семейная жизнь продолжилась. Тихо стало в хате, перебранки закончились, вместо бурных ссор воцарилась молчаливая взаимная ненависть.
— Может, и правда мне отделиться, свою хату отстроить? — спросил Сила у отца.
— Може, и так — кивнул Остап — не могу я Ганну бачить (видеть). Дитё нерожденное вспоминаю. Лучше и правда, вам отделиться…
Акулина месила тесто, Ганны не в хате было — к родителям ушла на жизнь пожаловаться. Остап в хлеву чистил, Силантий вошел в хату, снег с валенок отряхнул. Взглянул на Акулину, поближе подошел, прикоснулся к ее плечу.
— Жалко, что с дитенком так… получилось — проговорил хрипло.
— Это был твой… ребенок, Сила.
— Мой? — удивился Силантий — но ты же не знаешь точно.
— Я уверена, твой, второй уже — горько усмехнулась Акулина.
— Ты о чем? Не понял.
— Я уже была беременна, тогда, летом, когда ты меня бросил. Я вытравила плод. Теперь наказана за это.
— Почему ты не сказала? — растерялся он.
— Что бы это изменило? Я тогда утопиться хотела…
Силантий был поражен услышанным. В сенях раздались тяжелые шаги отца. Сила в горницу ушел, чтобы Остап не увидел их рядом. Акулина продолжала месить тесто.
16. Японский офицер
После посевной решили начать стройку. Выбрали место, недалеко от лечебницы. Пригласили батюшку, чтобы благословил строительство. Много любопытных собрались смотреть, как батюшка Варфоломей молебен совершает. Маркеры новую хату строить задумали. Ганна беременная ходит, гордо выпячивая живот, не иначе хотят, чтобы новый Маркер в новой хате народился.
Среди толпы Силантий заметил Роксану, тоже вышла полюбопытствовать. Личико бледное, глаза большие, голова платком укутана, платье темное, длинное. Взгляды их встретились на миг, и она испуганно отвернулась, а Сила почувствовал, как сердце тревожно забилось.
День стоял хороший, солнечный. Ничего не предвещало беды. Неожиданно на улице возник конный отряд, впереди офицер, гарцующий на породистом коне.
— Японцы! — ахнула толпа, и попыталась было разбежаться, но не тут-то было. Конные солдаты окружили народ.
Офицер, холеный и надменный обратился с речью. Переводчик прокричал:
— Крестьяне! Господин офицер приветствует вас и сообщает, что отныне вы — подданные его Величества Императора Страны восходящего солнца.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Чаво-чаво?! — крикнул Поликарп, на него направили штыки, и он попятился — а чо я, ничего.
— Что не понятно? Все жители села обязаны заплатить налог, натуральный…
Народ зашушукался.
— И главное! Если кто в партизаны уйдет, вся его семья подлежит расстрелу.
Все знали, они не шутят, в селе Петровка все дома сожгли вместе с людьми.
Офицер с высоты осматривал столпившийся народ, его взгляд остановился на Роксане, очень уж она отличалась от крестьянок.
— Налог следует платить мясом, птицей, мукой и прочими продуктами. А кто предоставит девушку для услуг, тем обещаю льготы и привилегии… А вот и первый взнос.
Он указал саблей в сторону Роксаны и к ней кинулись два солдата. Народ в испуге расступился, оставив Роксану в одиночестве.
— Нет! — воскликнула она, когда ее подхватили под руки. Она затравленно оглядывалась по сторонам. Офицер хищно ухмылялся в предвкушении.
Силантий ужаснулся и хотел было вырваться вперед, рискуя нарваться на японские штыки, но беременная жена крепко вцепилась в его руку. В это время сквозь толпу прошел доктор и обратился к офицеру на японском. Тот удивленно посмотрел на него, между ними завязался разговор. Офицер сверху вниз взирал на доктора, а тот отвечал уверенно, с достоинством, словно на равных. Наконец, офицер подал знак солдатам и Роксану отпустили, муж взял ее за руку и увел в сторону лечебницы.
Офицер снова осмотрелся и выбрал в толпе новую жертву. Как ни старалась спрятаться за спинами земляков Настя Русакова, а хищный взгляд японца вычислил и указал на нее.
— Взять. Уведите в сельскую управу.
Закричала Настенька:
— Мама! Мамочка!
Солдаты грубо ухватили ее за руки, вытащили из толпы. Ринулась на выручку Фекла.
— Ироды проклятые! Отпустите Настеньку! Дочка!
Удар прикладом по виску, она как сноп, рухнула на землю. Бабы взвизгнули, заплакали. Вперед выступил батюшка Варфоломей.
— Остановитесь! Кара небесная настигнет вас…
Японцы божественной кары не боялись, у них своя религия. Несколько штыков одновременно впились в тело батюшки, и он застыл навечно, кровь текла на песок. Народ замер в немом ужасе. А бедную упирающую Настю волокли в здание сельской управы. Туда же направил своего коня офицер. А по улице бодрым строевым шагом прошагал пеший японский отряд. И приехала полевая кухня. Село заняли японцы.
Потом начался «сбор налогов» для Империи. Верещали поросята, кричали куры, гоготали гуси. Солдаты входили во все дома и хватали все, что считали нужным. Конфискованное имущество грузили на подводы, увозили…
Девки запрятались в подвалах, зарылись в сено в ожидании ночи, чтобы в темноте убежать в лес.
В лечебнице лежали два раненных японских солдата.
— Зачем ты вышла из дома? Кто тебе разрешил? — злился доктор на Роксану, она, опустив голову просила прощения.
— Простите, я виновата.
— Ты чуть не стала японской подстилкой. И я должен тебя простить? Я, как могу оберегаю тебя, а ты все по-своему делаешь — выговаривал он — тебя отпустили ради меня, потому что я — врач, и японцам нужна медицинская помощь.
Тут же в лечебнице, в маленькой каморке сидела няня-китаянка с ребенком. Это она предупредила хозяина о прибытии японцев.
— Айлинь, как китаянка, японцев издалека чует — сказал доктор — я и пошел тебя искать. Как можно быть такой дурой? Иди, сына кормить пора…
Ранним утром, когда еще солнце не встало, из сельской управы выползла Настя, и неслышно пробралась мимо дремлющего конвоира. Порванная одежда, растрепанные волосы, шатающейся походкой побрела она к омуту, туда, где пыталась утопиться Акулина. То, что не удалось совершить старшей сестре, осуществила младшая. Воды реки Чертоговки приняли ее поруганное юное тело.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
17. Смена дислокации
Утро было тихим. Даже оставшиеся петухи не кукарекали. Словно вымерла деревня. По сельской пыльной дороге проскакал гонец с донесением, остановился возле сельской управы. Адъютант разбудил офицера. Он прочел донесение, отдал приказ:
