— Чтобы они и моего Рыжку запалили? — возмутился самый маленький пацанчик.
— Для того как раз и примем, чтобы они научились правильно ухаживать за лошадьми. Вот ты, Дима, возьмешь шефство над Вадиком, Косте может помочь в этом деле Коля, если, конечно, хочет. Гене — Витя.
— Нам не жалко, — сказал Витек, — только намаемся с ними: они устав не будут выполнять.
— Почему не будут, он же справедливый! — сказал Дима. — Ведь будете?
— А что такое ЮК? — спросил Вадик.
— Эх вы, — вздохнул Коля, — догадаться не можете: Юная Конармия, вот что. — И он показал самодельный значок, который был приколот у него на груди: голова лошади и две буквы «Ю» и «К». Такие же значки были у каждого из ребят.
К конюшне подъехал стог сена. Такой он был большой, что лошади и тем более сидевших на нем рыжего Шуры и его двоюродного братишки Вовки почти не было видно. Ребята сразу потеряли к нам интерес, побежали разгружать сено. Остался только Витек, но и он, постояв минут пять, посмотрев на свои электронные с синим циферблатом часы, буркнул, что ему пора молоко в садик везти, и пошел запрягать Карьку. Мы с Алексеем Петровичем вернулись в штаб, чтобы теперь уже неторопливо все там разглядеть. Стены штаба почти сплошь были оклеены листами ватмана с нарисованными на них лошадьми всяких пород, сбруей, коляской и всего такого. Нарисовано все было, может, и не особенно хорошо, но со старанием, даже гвоздики на подметке сапога наездника видны.
— Ну как, нравится здесь? — спросил Алексей Петрович.
— Ничего, — ответил я.
— Тогда приходите завтра.
— Посмотрим, может, придем, — сказал Генка.
— Придем, — сказал Вадик.
Глава одиннадцатая
И пришли. Хорошо, конечно, сделали, что пришли. С того самого дня, когда мы, отчеканивая каждое слово, прочитали слова устава юконовцев и поклялись быть верным ему, для нас началась совсем другая жизнь. Почти целый месяц мы учились ухаживать за лошадьми, ездить на них. И вот наконец долгожданные учения.
Мы выстроились в шеренгу, держа под уздцы оседланных лошадей. У каждого из нас — у меня, у Вадика, у Генки — блестели на груди юконовские значки.
— Конармейцы! — обратился к нам Алексей Петрович. — Сегодня у вас непростая боевая задача.
«Ну как?» — подмигнул я Вадику.
«Ничего особенного, — подмигнул он мне. — Будни красных разведчиков…»
— Вы пойдете в разведку, — продолжал Алексей Петрович. — Будете брать «языка». Детали узнаете по ходу дела. Для начала же разделимся на две группы. В одной будет десять человек, в другой — всего двое. И еще один связной, связным назначаю Диму. Группа из двух человек будет обозначать противника. Ну, кто у нас будет условным противником?
Все молчали. Противником, пусть даже условным, никто не хотел быть. Тогда мы кинули жребий. Не повезло Вадику и Коле. Пошептавшись с Алексеем Петровичем, они исчезли.
Мы взлетели в седла и поскакали. Остался с Алексеем Петровичем только связной Дима.
Раньше я никогда не бывал в этих местах. Мы ехали по полю. Трава била по ногам, скользила по лошадиному брюху. Она была высокая, идти пешком — с головой спрячет. Она колыхалась от свежего ветра, как море, золотисто-желтое, зеленое море… Ехать бы так долго-долго. Ни о чем не думать. Просто ехать, и все.
Ехали шагом. Я замыкал колонну. Я даже немного отстал от всех, потому что задумался. Точнее (так сказала бы Анна Георгиевна о каком-нибудь великом писателе), я «вынашивал идею» — решал, что сделать с коварным генералом Гнилозубом.
«Нас пытали, но мы не сказали ни слова. Тогда нас бросили в погреб. Тяжелая, мореного дуба крышка захлопнулась — мы оказались в кромешной тьме. Спасения ждать было неоткуда. Казалось, часы наши были сочтены.
— Жить осталось до рассвета, а мы такие молодые, — вздохнул Еремин.
— Не надо, Вадим, не расслабляйся, ты же ротный командир. Меня вон как разукрасили, я и то ничего, — поддержал упавшего духом товарища наш комиссар Геннадий Иванович.
В самом деле, ему досталось больше всех: под глазом синяк, нос вспух так, что высморкаться и то больно.
— Красные за нас отомстят, — сказал я.
Мы долго молчали, каждый думал о своем. Потом Геннадий Иванович спросил дрогнувшим голосом:
— Костя, можно я тебя попрошу об одном деле?
— Валяй.
— Если ты останешься жив…
— Не надо, Гена, мы все…
— Если ты останешься жив… — комиссару было трудно говорить, даже в темноте было видно, как он покраснел от напряжения, — передай Ей, что я любил Ее.
Я не спрашивал, кому «Ей». Ясно, что Ленке Крутиковой. Горько стало у меня на душе. Ведь я хотел ему сказать то же самое: «Передай Ей, что я…» — и так далее. «Нет, — подумал я, — пусть это будет неправдой, но я скажу совсем другое».
— Однажды она мне сказала, что полюбила тебя сразу и навсегда.
— Это правда?
— Правда, — твердо ответил я, хотя слезы душили меня.
Уставшие от многих бессонных ночей, измученные жестокими пытками, мои боевые товарищи уснули. Я же не спал, думая над тем, как бы перехитрить коварного генерала.
Вдруг я услышал артиллерийские залпы. Я разбудил товарищей. Не показалось ли? Не галлюцинации ли? «Нет, — сказали они, — наши наступают». Но успеют ли они освободить нас? Уже слышатся шаги палача, бряцание ключей. За нами идут. Заржавленный замок долго не открывается. Отлично, нам бы только оттянуть время. Обидно умирать, когда победа совсем рядом. Выстрелы звучат все громче и громче. И вдруг: ба-ба-бах — снаряд попал прямо в дом, в погребе которого мы сидим. Оглушенные, засыпанные землей, мы некоторое время лежим, пока не приходим в себя. Потом вскакиваем, выбираемся из ямы. Кругом убитые и раненые вражеские солдаты. Выхватываю у одного саблю, рублю направо и налево. Прямо на меня мчит очумелая от дыма и крови лошадь, хватаю ее за узду, ловко впаиваюсь в казацкое седло, врезаюсь в самую гущу врагов — ну, держись, Гнилозуб, достану и тебя!..»
— Стойте, парни! — Витек поднял руку, и мы остановились. — Кажись, не туда едем.
Мы достали карту, долго изучали ее, крутили компас, наконец решили свернуть немного вправо. И хорошо сделали, потому что вскоре увидели одинокое дерево с дуплом. Сухое и разбитое молнией. Кора с дерева давно слезла, гладкие, словно полированные, уродливо изогнутые сучья торчали в небо. Наверное, дерево стояло здесь тысячу лет, с тех времен, когда на этом месте шумел могучий лес.
Витек сунул руку в дупло, пошарил в нем и вытащил неизвестно откуда взявшуюся там рваную галошу, потом дверную ручку и наконец то, что искал, — сложенную вчетверо бумагу, в которой было точно изложено, что нам следует делать дальше.
— Ну, как? — спросил я у Генки. — Интересно, правда? Теперь мы каждый день можем приходить в Березовку, и каждый день будет что-нибудь такое же интересное. Завтра придем?
Воспользовавшись остановкой, Генка подкармливал Селиваниху горбушкой черного хлеба.
— Завтра не знаю. Завтра я обещал Кроту.
— Зря ты. Завтра тебя Алексей Петрович командиром назначит.
— А мне до лампочки — командиром, — огрызнулся Генка. — Кем командовать? Вот этими? Малявочником?
Но я-то знал, почему он был в тот день такой хмурый — обиделся, что не его назначили командиром сегодня.
Строго выверив угол по азимуту, мы нацелились на узкую полоску леса, видневшуюся вдали. Где-то там начиналась линия фронта, невзаправдашняя, но, подъезжая к ней, я волновался, будто на самом деле в этих кустиках скрывался враг. Как и было нарисовано в нашем плане, полоска леса делилась на два вытянутых островка с расстоянием между ними метров сто — не больше. Ну и пришлось мне и Витьку попотеть на этой стометровке. Здесь на нашей самодельной карте были нарисованы квадратики, а внутри их кружочки, и означали они не что иное, как минное поле.
— Минер, ко мне! — скомандовал Витек.
И мы, то есть я и Витек, оставив лошадей на попечение товарищей, ползли по полю, тыча впереди себя железными прутьями.
Мягкая болотистая земля продавливалась под нашими локтями и коленками, сверху выступала вода. Мы продвинулись всего на несколько метров, но рубахи и брюки, отяжелевшие от болотистой жижи, прилипли к телу. Поначалу это было приятно: не так жарко. Потом стало тяжело. Я перевернулся на спину, раскинул руки, решив отдохнуть, но тут же услышал:
— Ну, ты как на пляже!
Мы проползли уже больше половины пути, но мина пока не попадалась, зато я прямо-таки воткнулся головой в куст голубых с белым налетом ягод. Они сами просились в рот.
— Что это? — спросил я у Витька.
