Движениями толпы правили какие-то тайные законы, но кое-что Валерик уже начинал понимать. Стоило кому-нибудь показать яркую вещицу, как покупатели тотчас затевали вокруг него хоровод. Вещица моментально сглатывалась в чьей-либо портфель или сумку. Не особенно яркий товар внимательно разглядывался, мялся в руках. Совсем неяркий оставался совсем без внимания или в лучшем случае удостаивался иронического взгляда. Алик был здесь как рыба в воде. Со многими здоровался, говорил «по-московски», растягивая слова и налегая на букву «а»: «лаайк», «супераайф», «лаажа».
Народу все прибывало, этюдник начинал всем мешать, иные ругались, задевая за его острые углы. Но один человек, судя по всему, завсегдатай Чувякиша, вдруг заинтересовался им.
— Что у тебя? — постучал он ногтем по фанерному корпусу.
— Краски.
— Косметика?
— Краски, я говорю.
— Это что?
— Ну, умбра натуральная, капут мортуум…
— Индия, что ли?
— Да нет.
— Развивающиеся?
— Наверно…
— Но это не лучше союзных, — разочарованный покупатель отошел, потом вернулся, забубнил: — Слушай, французская косметика будет: «Клеман», «Тайна Рошар» — канай ко мне. Лады?
Прошло часа два, прежде чем появился Алик.
— Кайло! — охарактеризовал он паренька, которому сдал джинсы. — Землю копаем, а тоже хочем джонсы носить. А как же, с лэйбаком и чтоб поярче. Хотите? — платите бабки. — Взяв у Валерика другие джинсы, он снова исчез.
День затягивался.
В воскресенье можно сидеть за мольбертом хоть целый день. Сначала с ребятами, потом, когда придут взрослые студийцы, — с ними. Вадим Петрович разрешал. Слушать их разговоры, смотреть, как работают, самому тихонечко царапать карандашом. Вадим Петрович и тогда не забывал про него, заглядывая через плечо, подбадривал как-нибудь.
— Нет, вы посмотрите, как он работает!..
Взрослые подходили, смотрели.
— Смело…
— Эти пацаны еще нам фору дадут.
И Валерик, рад стараться, нажимал на карандаш. И действительно казалось, получается смело, сильно… Нет, в студию он больше ни ногой. Обойдутся без него, раз он такой бездарный…
— А ты что здесь делаешь, мальчик? — Перед Валериком стоял не такой уж и сам-то взрослый комсомольский активист. Комсомольский значок на лацкане пиджака — тут все ясно.
— Ничего… брата жду, — с вызовом сказал Валерик. Как раз подошел Алик, приобнял Валерика, как старший любящий брат. Повел в сторону, зашуршал на ухо:
— Это Шурик, оперативник, от него лучше подальше.
С Чувякиша пошла мощная отливная волна, удивительно, как она не опрокинула электричку. В толчее перед дверями Алику немного приплюснули дипломат, но все равно он был счастлив итогами дня.
— Ара будет доволен.
— Кто такой Ара?
— Ну тот парень… Вообще, с ним можно сотрудничать. Уговор такой: десять джонсов сдашь — одиннадцатые твои.
— Нормально… А курточку можно?
— Курточку? Какую?
Валерик в фирмах не особенно разбирался. Может, «Левис», а может, нет. Он бы хотел точно такую, как у Малкина. Художник Малкин иногда заглядывал в студию к Вадиму Петровичу — учились вместе в Суриковском. Это был человек небезызвестный. Всегда, когда о нем заходила речь, кто-нибудь обязательно вставлял: «А вы знаете, Малкин-то пошел в гору». Малкин и сам не скрывал своих успехов. Садился и через запятую перечислял безразличным скрипучим голосом, где выставлялся, какой получил заказ. Он был, конечно, достоин подражания. Не очень нравилась Валерику только его прическа: короткий ершик. Художники испокон веку носили длинные волосы. Впрочем, Малкин занимался дизайном, а это новое веяние в искусстве, так что он вовсе был не обязан находиться в плену каких-то старых традиций. Без сомнения, он производил впечатление удачливого человека, и курточка в том играла не последнюю роль. Ему бы такую. Из одного кармана высовывается карандаш, в другом — небольшой блокнотик для набросков. И есть еще два кармана пониже, с молниями. Положил мелочь, застегнул — можешь теперь пройтись на руках, — полная гарантия, что не выпадет. А сам материал чего стоит. Густо-синий, насыщенный, а на локтях белое чуть-чуть проступает. Удобно в ней, вальяжно. Штаны — что, они у многих, а куртка — все-таки редкая вещь. Но где же ему взять куртку? В ЦУМе не продавали, а тетка Полина, когда он попросил ее достать куртку, долго не могла взять в толк, о чем вообще речь. Она уже была пенсионного возраста и считала, что ничего лучше китайского бостона человечество уже не изобретет. К тому же ее перебросили на другой магазин, теперь она заведовала овощами.
— Можно и курточку, — легко сказал Алик.
Ночью Валерику спалось урывками, лоснилась перед глазами джинсовая ткань, холодными монетками ощущались медные пуговки, на которых были выдавлены иностранные буковки… Курточка, настоящий, может быть, «Левис», с нагрудными карманами, с золотисто поблескивающими молниями — это, оказывается, вполне достижимо.
Глава третья
ИНТЕРЕСНО, КОГДА ПОЛУЧАЕТСЯ
Неделя прошла, и другая, прежде чем Валерик переступил порог студии. Вдохнул воздух, горьковатый от запаха краски и скипидара, — комок подкатил к горлу.
Все были заняты своим делом, и никто на вошедшего Валерика не обратил внимания. А чего он ожидал? Подойдут, обступят: почему так долго не был? У нас тут без тебя из рук все валится! Как бы не так! Стоит у порога, и никому нет до него дела.
Во всех классах теснота, есть новенькие. Этих двух девочек он видит впервые. Кисти макают в баночки из-под майонеза. И сами похожи друг на друга, как эти баночки. Рядом их отец. Не теряя времени даром, делает скорый набросок, остро вглядываясь в Вадима Петровича. Руки большие, неуклюжие, в трещинках кожи мазут. А Вадим Петрович стоит, широко расставив ноги. Перед ним на полу разложены рисунки Димы Мрака. Ребята сгрудились вокруг, тоже смотрят. Вадим Петрович сунул одну руку под мышку, другой скребет в бороде, улыбается загадочно — непонятно, нравится ему или нет.
На одном рисунке — череп, из пустой глазницы прорастает кровавая роза, шипы в виде усиков колючей проволоки. На другом — чуть намечено тушью дегенеративное лицо, нос изломан, лобная кость срезана, а на уши, как на рычажки, повешена телефонная трубка. В подобном духе и дальше.
В студии такой обычай: пришел — показывай, что сделал дома. Валерику нечего было показывать, постояв, прошел тихонько в уголок, устроился там с мольбертом перед небольшим круглым столиком, покрытым темно-зеленой тряпицей. На столике — натюрморт: холодно и отчужденно посверкивал старинный бронзовый подсвечник, перед ним цеплялась пером за стеклянную чернильницу-замарашку допотопная ручка, в сторонке каменел бутафорский батон со следами чьих-то голодных зубов. Особенного желания рисовать не было, поэтому дело не клеилось. Подсвечник даже не хотел стоять. Валерик тер резинкой, строил снова. Все было безразлично, Валерик только ждал, когда подойдет Вадим Петрович, примется его ругать. Но тот, будто назло ему, подходил к Диме и ругал Диму.
— Опять из тебя Дали прет! Выбрось из головы! Подумаешь, Дали! У тебя что, своих мозгов нет?! Нашел тоже образец. Все, больше никаких альбомов!..
Дима Мрак брал новый лист бумаги, крепил его при помощи герметика на мольберт, садился рисовать, и через минуту-другую его начинало ломать и выкручивать, словно в приступе какой-то загадочной болезни. Он прижимал голову к плечу, ноги то складывал на планку мольберта, то закидывал одна на другую, то медленно съезжал со стула, который стонал под ним, предупреждая, что вот-вот развалится.
У Димы получалось. А когда получается, — Валерик знал по себе, — тогда интересно. Ну и раз у самого не получилось, отставил карандаш, наблюдал, как рисуют другие.
Лилька второй месяц писала своего поэта. Поэт лежал на нежно-зеленой травке и, запрокинув голову, смотрел в бледное небо на кудрявые барашки облаков. Дальше, на втором плане, уютно млел белый домик-мазанка с узорчатыми ставенками. Лилька сидела с прямой спиной, оставаясь подолгу неподвижной. Изредка делала мазок и снова застывала. Глаза, как у нестеровского отрока Варфоломея, напряженно всматриваются, но никого и ничего не видят. На настойчивый взгляд Валерика она не откликнулась — боялась, видимо, неосторожным движением или посторонней мыслью спугнуть воображаемого поэта.
Алик был верен гипсу. Штришок к штришку нежно наносил он на бумагу. Глаз у Алика математически точный, на рисунке — все как в натуре, хоть каким измерительным прибором проверяй. Алик то и дело высовывал кончик языка, облизывал сухие губы.
Вадим Петрович никому не указывал, что рисовать. Рисуй, что тебе кажется интересным. Но к Алику он все-таки раз подошел и сказал:
— Послушай, может, хватит гипс мучить? Попробуй что-нибудь другое… свободную композицию.
