— Что это? — спросил я у Витька.
— Голубицы никогда не видел? — он зацепил целую горсть и отправил в рот. Я последовал его примеру.
Мы объели кустик, я приступил к другому, но Витек стукнул меня по руке.
— Ты не по ягоды сюда пришел, понял?
Мы ползли дальше, приминая животами ягодные кусты, смешивая с грязью голубичный сок. Меня все больше и больше злил Витек. Почему, с какой это стати мы ползаем с ним локоть к локтю, как самые лучшие боевые товарищи? Нет, на его месте должен быть Генка, Геннадий Иванович, красный командир.
До конца поля оставались считанные метры, когда мой штырь наткнулся на что-то твердое. Мы осторожно разгребли землю и достали большую жестяную банку из-под селедки. На ней красной краской было написано: «Мина противотанковая».
— Ура, мина!!! — закричали мы и давай плясать, ну, прямо как дикари, вокруг консервной банки.
Но вдруг что-то совсем рядом как затрещит. «Пулемет», — догадались мы и плюхнулись на землю.
— Ну и дураки! — ругнулся Витек. — На войне бы нас в один момент укокошили.
Мы быстро доползли до деревьев. Как и было условлено, Витек трижды крикнул филином — и тогда ребята, сев на своих лошадей и взяв под уздцы наших, проскакали по обезвреженной от мин полоске. Теперь нам предстояло выполнить самую ответственную часть операции: взять «языка». Где-то здесь прятался «враг». Важно было увидеть его первым, застать врасплох, но мы уже обнаружили себя — наверняка за нами наблюдают. И действительно, только мы вышли на небольшую, заросшую пахучими белыми цветами полянку, как на весь лес затрещало: «тра-та-та-та-та». За огромным корневищем вывороченного грозой дерева сидели Вадик и Коля, вовсю накручивая трещотку. Мы бросились на них. Коля сразу поднял руки вверх и сказал: «Гитлер капут». Мы его, не церемонясь, связали. С Вадиком же пришлось повозиться. Я покатился ему под ноги. Витек насел сзади, но Вадик успел лягнуть меня под дых, поэтому я лежал и корчился от боли. Резко нагнувшись вперед и упав на колени, он сбросил на землю Витька, но тут двое «наших» крепко схватили его за руки, все выше и выше заламывая их.
Генка не принимал участия во всей этой кутерьме. Я только мельком посмотрел на него, но сейчас, как тогда, отчетливо вижу: стоит, прижавшись лбом к боку Селиванихи, руки на лошадиной спине, ноги широко расставлены, точно вросли в землю. А Селиваниха воротит к нему морду и принюхивается, будто собака.
Связанных по рукам и ногам «языков» Вадика и Колю мы погрузили на лошадей, как мешки.
Коля ерзал под веревками. Время от времени его белобрысая голова приподнималась и вещала:
— Ой-ей, больно туго, ослабьте веревку!
Я сказал:
— Терпи, раз ты «противник».
А Вадик ничего. Он терпел. На лбу у него сидел набухший кровью комар, но он точно не замечал этого. Из уважения к мужественному противнику я прихлопнул кровососа.
Мы выстроились в шеренгу: и «наши», и «противники». Алексей Петрович подробно разобрал занятие. Выходило, что мы довольно неплохо справились с заданием. Но вот забыли об основной заповеди разведчика: быть осторожным, двигаться бесшумно, нападать неожиданно.
Отдыхая после разведки, мы запалили небольшой костерок. Алексей Петрович достал из полевой сумки несколько картофелин, сунул их в угли.
— А все-таки жаль, что лошадей меньше становится, — сказал Коля.
— А может такое быть, что их совсем не станет? — спросил Дима. — Если вдруг война, так как я без Рыжка?
— Если, не дай бог, война, — сказал Алексей Петрович, — лошади не решат, конечно, ее исхода. Один кавалерийский полк на всю страну всего и остался. И его бы не было, если бы не нужда в кино снимать. Но дело-то не в этом. Лошадь, она может научить мужеству, дать самому человеку уроки человечности.
Алексей Петрович рассказал много интересных историй. В том самом месте, где мы скакали на лошадях, во время гражданской шли самые настоящие бои. Алексей Петрович в то время был такой же, как мы, может, на годик старше, но ему здорово повезло: он воевал у бесстрашного красного командира Лемеха в кавалерийском полку. И был бой, бой за наш город, как раз там, где мы играли в войну. Бригаде Лемеха было поручено отрезать неприятеля от тыла, по возможности захватить артиллерию. С замиранием сердца ждал Алексей Петрович команды. И скакал на вороном жеребце Ветрогоне с шашкой наголо…
А над головой свистели пули, строчил настоящий пулемет…
Глава двенадцатая
— Эй, Муха, скачи сюда! — позвал меня Генка.
Я подъехал.
— Споем? — предложил он мне и Вадику.
— Еще как! — сказал я.
Эх, тачанка-ростовчанка!..
У нас у троих она получалась не хуже, чем по радио передают, а тут еще ребята поддержали. Мы въезжали в деревню, как настоящая конармия после победного боя. Я старался, я пел громче всех, чтоб деревенские бабушки, деды, малышня, которые вышли из домов посмотреть на нас, обратили на меня внимание. Ах, как я ловко сижу в седле, ах, какая у меня породистая лошадь!.. И все такое. На третьем куплете произошла какая-то заминка — в этот момент мы уже к конюшне подъезжали. Все уже кончили петь, а я все продолжал надрываться, не понял, почему заминка-то, и надрывался до тех пор, пока Витек не стукнул меня по затылку. Не сразу я обратил внимание на жалкую, растерянную фигуру конюха. Он стоял в распахнутых настежь воротах конюшни и бурчал под нос:
— Давай, грят, лошадей. Не дашь — замочим, и обрез наставляют. Я и дал лошадей-то. Двух дал и уздечки присовокупил. Дак им ишо седлы давай. Одно дал, больше, грю, нету-ка.
— Ничего не понимаю, — сказал Алексей Петрович. — Кому лошадей, какой обрез?
— Я им и грю, некого давать. А они: считаем до трех.
— И дали?
— Ваньку, меринка, и эту… как ее… — конюх забирал в кулак небритый подбородок, скреб его желтыми, прокуренными пальцами, никак не мог вспомнить, кого еще.
— Так ведь там больше никого и нет. Работают лошади, а остальные у нас.
— А Ветка?! — осенило Витька.
— Ее и дал.
— Так она жеребая! — сказал Коля.
— Жеребая, — зашумели ребята. — Ветку никак нельзя.
— Ну что же вы, — развел руками Алексей Петрович, — ведь заездят ее.
— Я ничего, я в милицию позвонил уже.
— Правильно сделали, — буркнул Алексей Петрович. — Лошадей отведите в конюшню, сенца не забудьте подложить, — сказал он нам, а сам — в седло и поскакал куда-то.
— Ну что, будем ждать милицию? — спросил Витек, похлестывая себя по руке кончиком уздечки.
— Между прочим, — сказал Вадик, — их двое, да еще с обрезом. Я хочу сказать — Алексею Петровичу туго придется.
— Он, что ли, Ветку поехал выручать? — пропищал Дима.
— А ты молчи, малявка, — надвинул ему на глаза фуражку Витек.
— Ну что, по коням, значит?! — сказал Генка.
— Я думаю, надо всем в разные стороны, — сказал я, — так мы их быстрее найдем.
И мы разъехались. Мне, Вадику и Генке выпало скакать по направлению к городу. Генке по дороге через карьер, Вадик держал курс на элеватор, я прицелился на водонапорную башню.
Поначалу мы пересвистывались, но скоро перестали слышать друг друга. Проехав с километр, я увидел двух всадников, ленивой рысцой пересекающих картофельное поле. Они были гораздо ближе, чем Генка и Вадик, но я заметил их не сразу: всадники двигались на оранжевый диск заходящего солнца. Пыль поднималась из-под копыт, тянулась следом, временами они совсем исчезали из виду. Я погнал наперерез. Ванька и Ветка по резвости ни в какое сравнение не могли идти с Карькой — догнать всадников мне было нетрудно. Впрочем, от меня никто и не собирался удирать. Я разглядел их. Это были Крот и Длинный Федя. Длинный Федя сидел на Ваньке, как на стуле, видно, взобрался на лошадь в первый раз. Не знал он, конечно, характера Ваньки — спокойный меринок, медлительный, но иногда взбрыкивал. Для верховой езды не годился. Федя уже, наверное, не раз пикировал с лошади: лицо, брюки, рубашка — все в пыли.
— Крот! — крикнул я. — Слезай с Ветки.
— Чего? — не понял он.
— Она жеребая. Слезай!
— Ты это кому? Мне?
— Ну да!
— Ме-не?! — Он потыкал себя в грудь и расхохотался, заерзал, будто его щекотали под ребрами в две руки сразу.
Смотрю: шерсть у Ветки мокрая, лоснится на солнце, из ноздрей пар валит, розовые клочья пены падают в пыль, на листья картофельной ботвы, и дышит тяжело, как старый, больной человек, когда взбирается по лестнице.
— Ей больно, Крот, слезь! У Ветки жеребенок!..
Но Кроту становится еще смешней.
— На ветке ребенок? А может, на дереве, ха-ха! А ну, догони! — И он хлещет кончиком узды по Веткиной длинной морде, по белой звездочке на лбу, по черным бархатным губам, в налившийся кровью глаз, но лошадь едва перебирает ногами.
