И ведь почти никто из пришедших в кино не заметил, что стены фойе не пустые, как всегда, а живопись на них, графика. Двое мальчишек, правда, приостановились и, слизывая подтаявшее мороженое, поглазели на Лилькиного фокса Ромку, лопоухого веселого пса. Обидно, когда так: лижут мороженое и смотрят на твою картину. Уж скорее бы все это кончалось.
Но вот старинные дворцовые часы отбили одиннадцать — в фойе вошла торжественная процессия. Тут руководители студий, среди них Вадим Петрович, директор ДК Николай Васильевич, две женщины из профкома, одна из которых зажимала под мышкой солидную красную папку.
Заслуженный художник Снегирев в центре. Он — председатель жюри. Ступал мелкими шажками, важный. Опирался на резную, со змеей, палку, рука в сплетениях вен, похожа на лесную коряжку. Отставит палку в сторону, прищурится на рисунок, застынет на несколько секунд, потом тряхнет большой львиной головой — и дальше. Вадим Петрович что-то с жаром говорил ему, забегая то с одной, то с другой стороны. Заслуженный Снегирев благосклонно внимал руководителю изостудии и, кажется, соглашался с тем небесспорным утверждением, что каждый из воспитанников на удивление талантлив. Жюри двигалось по кругу, переходя от одной работы к другой. Снегирев все кивал, как будто соглашался, однако свое мнение не торопился высказывать. Ребята, затаив дыхание, следили за выражением его лица. Ему понравится — значит, понравится всем.
Валерик стоял в стороне, поскрипывал паркетной дощечкой. Жюри медленно двигалось, неотвратимо приближалось к «Березам». Стоп. Паркетная дощечка замерла, перестала скрипеть. Вадим Петрович потянулся к заросшему серым волосом уху заслуженного Снегирева, сказал что-то — тот тряхнул гривой. Значит, понравилось… Только почему так быстро перешли к Алику? И Алика, то есть его гипс, рассматривали долго, наверно, с четверть часа. Снегирев цокал языком:
— Техника! Вы посмотрите, какая изуверская техника!
И все смотрели, и все цокали языками.
Просмотр выставки закончился, и все устремились в пустующий концертный зал. Прошло еще томительных полчаса, прежде чем были подведены итоги. Заслуженный Снегирев долго взбирался на трибуну, а взобравшись, обстоятельно укрепился на ней локтями.
— Я очень рад видеть сразу столько мальчиков и девочек, которые любят рисовать, — изрек он и надолго замолчал, разглядывая каждого из ребят, будто стараясь запомнить на всю оставшуюся жизнь. — Конечно, не все из вас станут настоящими художниками… — И он опять замолчал и опять принялся прощупывать всех взглядом, вероятно, определяя, кто станет, а кто — нет.
Не все, конечно, соглашался со Снегиревым Валерик, вон сколько всех, ползала набилось. Только к нему это не относится. Уж кто-кто, а он-то обязательно станет. Однако и сидевший рядом Дима тоже думал, все не все, а уж он точно станет. А может, и каждый так думал.
— Но не это важно, — продолжил речь Снегирев. — Важно то, что вы научитесь смотреть на мир сквозь чудесный, магический кристалл, — и в людях, и в том, что вас окружает, откроются глубины… Н-да, и вы, мои юные друзья, станете тонко подмечать оттенки цветов там, где раньше видели тусклое серое пятно. Ваша жизнь станет неизмеримо богаче…
Сначала Снегирев говорил об искусстве вообще, потом постепенно перешел к вопросу, какое отношение имеет к искусству каждый. По его словам выходило, что у Димы Мрака своеобразное видение мира, у Алика «изуверская» техника. Много говорил о незнакомых Валерику ребятах из студии при Дворце пионеров и художественной школы. Остальных только перечислил. И Валерика не пропустил, но почему-то вместо «Чирков» сказал «Чертков».
Затем одна из профкомовских женщин вручала дипломы наиболее одаренным, то есть Диме, Алику и тем, о ком шел отдельный разговор. Другая, дождавшись своей очереди, выдала — теперь уже всем без исключения — по пачке акварели «Нева» и по альбому для рисования. Восторга этот подарок у Валерика не вызвал.
Глаза у Вадима Петровича лихорадочно блестели, он счастливо улыбался, словно все награды достались ему, а не ребятам. Дима Мрак тоже не скрывал радости. Алик же не придавал особого значения диплому. Свернул бумагу вчетверо, небрежно сунул в карман вылинявших джинсов.
— Только называется дипломом, а какой толк? Все равно придется в институт двигать, пять лет в каком-нибудь МИМО лямку тянуть.
Алик вел себя достойно, поэтому Валерик предпочел идти в сторону дома с ним, а не с радостным Димой.
Алик вообще-то был дальше от Валерика, чем Дима. Понятно, гордость школы. Учился играючи и везде успевал: кроме студии посещал еще шахматный клуб, секцию дзюдо. Девочки на него поглядывали, парни уважали. Но ни с кем он особенно близко не сходился — занятой человек.
Алик что-то говорил, но Валерик не слушал его, думал о своем. Пересекли площадь ДК, каменный Пушкин в середине ее нависал громадиной, они рядом — маленькие, жалкие. Прошли по улице Маяковского, свернули к подземному переходу — этот путь удобнее Алику. И тут у перехода встретили Лимона с двумя его дружками. Обычно Валерик старался обходить Лимона стороной, но не всегда это удавалось. Только неделю назад была с ним стычка. Валерик шел в студию с новеньким этюдником, который они с отцом купили в Ленинграде, — и встретились, как вот сейчас, Лимон и эти двое.
— Ты что это всю дорогу с чемоданчиком? — засмеялся тогда Лимон и стукнул по этюднику. Этюдник упал и раскрылся — Валерику пришлось унизительно кланяться Лимону в ножки. Цинковые белила так и остались на асфальте, раздавленные его вульгарным башмаком.
Чуть вильнуть в сторону — и прошмыгнули бы незамеченными. Но Алик почему-то сам окликнул Лимона, и тот пошел навстречу, широко загребая ручищами. Валерик успел подумать, что день складывается ужасно неудачно и что есть в этом закономерность. Если начался с неудачи, то ничего уж хорошего не жди.
Желтое лицо Лимона с плоским, как у гогеновских таитян, носом, осветилось восторгом: «О, Алик!» Алик отвел Лимона и его дружков в сторонку, о чем-то долго с ними говорил, дважды вскрывал пачку «Мальборо», угощал по сигаретке. Потом все подошли к Валерику, и Лимон сказал:
— Ну, все путем. Держи «кардан».
Это означало, что Лимон ничего против Валерика не имеет. Валерик подержался за «кардан»: в знак вечной дружбы прошлые недоразумения забыты навсегда. А сколько унижений пришлось вынести, сколько источить бессильной злобы! Но вот нашелся человек, который легко превратил врага и мучителя чуть ли не в друга. Конечно, такие перемены вселяли надежды на лучшее будущее, но, кроме того, и озадачивали.
Глава вторая
ЧУВЯКИШ
— Ты куда? — остановила в дверях мама.
— Да так… — замешкался Валерик, — в студию.
— Рано что-то… А этюдник? Почему без него?
Делать нечего, повесил на плечо этюдник.
Алик был поражен: на барахолку с этюдником. Нечего сказать, подходящее место для пленэра[1]. Можно было, конечно, сдать этюдник в камеру хранения на вокзале, но Алик торопился. Кое-как втолкались в электричку, полчаса изнывали в духоте и давке. Дальше Чувякиша почему-то никто не хотел ехать, поезд мигом опустел. На платформу высыпали полчища джинсов и вельветок, прыснули через пути и — по виадуку.
Интересное место Чувякиш. Есть забор, есть ворота, есть еще небольшое крашенное известью сооружение, которое здесь все называют домиком неизвестного архитектора, — и больше ничего, пустая площадка. Земля твердая, как асфальт, тысячи ног добровольно трамбуют ее каждое воскресенье. У забора — унылое, с пучками желтого камыша, высохшее болото. И вот сюда, за многие километры, как на какой-нибудь ответственный матч, съезжалось множество народа. Электричка подходила за электричкой, и яблоку было негде упасть.
Алик вскрыл дипломат, достал джинсы. Дипломат отдал Валерику, чтобы тот подежурил с ним возле домика неизвестного архитектора, а сам, повесив на руку товар, растворился в толпе.
Валерик, можно сказать, сам напросился на это предприятие, Алик только заикнулся — надо, мол, помочь одному парню «сдать штаны». Отчего не помочь? Он всегда рад помочь человеку, тем более просит Алик. Да и не бывал он еще здесь, посмотреть же давно хотелось. Разговоров вокруг Чувякиша немало, Валерику он представлялся чем-то вроде парка культуры и отдыха, где можно было не только развлечься, но и с пользой провести время… От въедливой хлорки першило в горле, слезились глаза: в неудачном месте его поставил Алик… Говорил, парню помочь. Джинсов-то двое. Значит, фарцует. Сказал бы прямо. Что он, фарцов не видел?
Валерик отошел чуть дальше от домика к стоявшим полукругом парням с кроссовками, хлорка здесь не особенно наглела, и можно было понаблюдать за повадками джинсов и вельветок. Толпа струилась многими течениями, перемешивалась, то тут, то там заворачивались людские водовороты.
