Шкаф открылся. Луч света от фонарика ударил прямо в лицо, я спрятал голову в колени и сжался. Ощутил на себе неприятный буравящий взгляд. А где смех и аплодисменты? Я найден черт-те где, полусонный, полупьяный, язык противно прилип к гортани. Но как меня вычислили? Флюиды страха во сне? Или я шумел… и был услышан. Бэл, не молчи. Я сейчас себя за колено укушу.
— Вылезай? — неуверенно произнес Бальтазар. — Что ты там забыл, Стю?
— Нет, не заставляй его, — фонарик выключился с коротким щелчком. — Вылезет, когда сам захочет.
Если б я уже не сидел, и довольно удобно, в компании чужих носков, то обязательно бы грохнулся. Голос! Этот голос… В глазах мутнеет, я качнулся и нащупал под собой опору, чтобы не удариться головой вторично. Глубоко под кожу влезает холод, разбегаясь мурашками по всему телу. Голос киллера из моих проклятых иссушающих снов. Голос наяву. Это так страшно, будто ожила картина или компьютерное чудовище протянуло через экран свою волосатую лапу, чтобы схватить игрока. Нет, это страшнее… И тоненькие деревянные стенки не способны защитить от наплыва ужаса, шевелящего волосы в таких местах, где, я думал, волос нет.
Я неуклюже выпал из шкафа спиной вперед, цепляя на себя целый ворох одежды. Подскочил, как ошпаренный, стряхивая ее. Один колючий свитер долго не хотел отцепляться, я вспотел, тряся руками, чтоб избавиться от него, и боясь оглядываться назад, на то, что ждало меня в полумраке комнаты.
Наконец, я освободился. Встал, обреченно глядя в темный зев шкафа, как нашкодивший кот, посреди разбросанных футболок и штанов. Мысленно извинился и пообещал навести образцовый порядок в гардеробе Бальтазара. Попозже. При свете дня. Лишь бы не сейчас. Потому что сейчас…
Я повернулся. Грудь прострелило жгучей болью.
Двое. Простые и нестрашные силуэты на фоне светлых обоев и прямоугольника окна. Силуэт Бэла выделяется распущенными волосами, длиной примерно до поясницы. Он застыл в двух шагах от меня, он обычный, голова не отрублена… Ужас отпускает, замещаясь обыденностью. Здесь все, как и должно быть, на своем месте, даже частички пыли, взвешенные в воздухе. Я тихо подышал и ущипнул себя. Распознавание прошло неудачно. У того, кого он назвал шефом, волосы собраны в гладкий хвост, спускающийся до бедер. А ботинки не разглядеть, далеко, он направляется к выходу, уже одной ногой в коридоре. Если что-то делать, то сейчас. Решать сейчас. Догонять. Или так и томиться в неведении. Ну? Скорее. Скорее! Он уходит!
— Стойте! — выпалил я, не выдержав. — Простите! Прошу прощения. Вы не могли бы…
— Не сегодня. Увидимся на твоем первом сборе, Винсент.
Вот и все, упустил. Но одна деталь бросила в ужасающую дрожь. Он скрылся сквозь дверь, не открывая ее. Это значит… Да что это может значить, черт возьми?! Показалось! Ха-ха.
Не показалось.
Адреналин сейчас разорвет мне мозг. В висках уже трещат косточки. Вопросы, новые вопросы, их нельзя оформить, их опасно задавать. Я безумен. Я все еще пьян. И мне никто не поверит. Бэл… помоги. Я обхватил себя руками, пытаясь справиться с приступом паники. Бальтазар обошел вокруг меня и обнял сзади. Я вздрогнул, вспоминая, кого он так обнимал в моем сне не далее как пять минут назад.
— Не пугайся, — прошептал он мне в затылок. — Мы одни. И я даже выговор делать не буду.
— А я-то стихи приготовил по такому торжественному случаю, — я нервно выдохнул, не особо вникая в слова, которые плету.
— Что тебя надоумило забраться в шкаф, Стю?
— Объясню — не поверишь.
— Я постараюсь, — он коснулся губами моего ушибленного уха. Боль приуменьшилась.
— Напился я. И в шкаф попал нечаянно. Закатился, как мячик для гольфа в лунку.
— А командира зачем задержать пытался? Я оторвал его от дежурства проблемой, которая к завтрашнему дню превратится в анекдот, если кто-то пронюхает. Ведь меня отслеживают. Тогда ты станешь национальным героем и посмешищем. Пропавший стажер, уснувший в шкафу. Он пьян, а его все ищут. Мне не простят такую оплошность.
— Ты меня прости, — я сделал особое ударение на первом слове. — На остальное — как-то срать. Командир тебя не накажет за мою глупость. И он вовсе не казался раздраженным.
— Командир D. не бывает в раздражении. Впрочем, ты об этом сам узнаешь. Зачем пил?
— Фиговый из меня боец, Бэл. Испугался твоих россказней и искал поддержки на дне стакана. Нагрубил тебе. И вообще… разве ты не хочешь отправить меня восвояси?
Он тихо рассмеялся. Приложил прохладные пальцы к моей шее, нащупал учащенный пульс, спустился пониже и левее, надавил… Я рывком развернулся к нему, глаза оквадратились. Он нашел мою болевую точку. А теперь взял за подбородок, заставляя смотреть не на него, а куда-то вверх.
— Никогда не забывай, что связывает меня с тобой. Не постель, не работа и не теплые чувства, а смерть, принятая во сне. Насильственное родство, будто кто-то пустил мне кровь, а когда я упал на последнем издыхании — влил в глотку твою. Она не подходит мне ни по резусу, ни по группе, но я проглотил ее и выжил. Она вошла в мою кровь, не смешиваясь, вместе они дальше текут по моим венам. Разницу я не почувствовал, потому что она не внутри, а снаружи — мы стали похожими. Не братья, сыновья разных кланов… Две сущности, искусственно сродненные для одной цели — убивать. Что за операцию на крови я пережил, спросишь ты. Да никакую. Только сны. Теперь скажи, как пара глупых разногласий влияет на мое желание быть с тобой после перенесенной пытки?
Я призвал на свою голову горсть пепла (или хотя бы тухлые помидоры) и склонился на его плечо. Поумнею ли я когда-нибудь? Надеюсь, хоть наивность растеряю.
— Стюарт, я хочу продолжить с прерванного места. Я влезаю в твои кошмары, а ты отбрасываешь меня в кусты. Это нормально, я не виню тебя. Мне тоже было страшно. Но мои сны в прошлом, значит, я охочусь за твоими. И моя настойчивость продиктована не любопытством. Чем — ты уже услышал.
— Давай приберем раскиданные вещи. Съедим по сырному сэндвичу и ляжем спать. Можно? — я просительно потерся бедром о его бедро. — А ночью, если я проснусь с криком — спроси меня еще раз. Я все перескажу. Я обещаю.
*
Кухня после бойни. Только холодильник сиял нетронутой белизной. Киллер стоял, целуя Бальтазара, не грубо, но и не нежно врываясь в рот и обволакивая его, словно желал сожрать. Вымазывал его кожу в темно-красной слюне… или это было что-то другое. Слизь с кровью, сок из чьих-то потрохов или все это, вместе взятое, не могу знать. Оно стекало по подбородку Бэла и капало вниз, образуя пятно, отталкивающее как на вид, так и на запах.
Лицо убийцы скрыто, кто бы сомневался, эта часть декораций неизменна. Его закрывает мне сам Бэл, выставленный как щит. Но в кадр попали фрагменты губ, наполненных подчеркнутой чувственностью и развратом, высокомерных, будто выплевывающих: «Ешь, смертный, давись мной в спешке, когда еще выпадет шанс попробовать это». Попадались фрагменты выбеленной мукой кожи, тоже развратной, она сияла в контрасте с губами, казавшимися черными или, скорее, покрытыми запекшейся коркой крови. Или мне не казалось… в приступе ревности.
Большие ладони Бэла сладострастно блуждали по телу киллера, нигде не замирая надолго и стараясь охватить побольше, залезали под черную лакированную одежду (для таких целей в ней внезапно появились щели) и трогали его обтянутый лакированной кожей зад. Фу, опять я ревную. Хочу вмешаться и разнять их гнусное объятье, но кто-то заранее озаботился нейтрализовать меня, привинтив к стене длинными шурупами. Я распят, но до экстаза Христа мне далеко. Боли попросту нет, она придет потом. Боль во сне всегда похожа на призрачные щупальца медузы, которые таятся где-то до самого конца и прикасаются за секунду до пробуждения, чтобы исторгнуть из меня всего один, но душераздирающий вопль.
Конец уже близок. Руки в тонких черных перчатках, сжимавшие спину моего любовника, пропали из виду. А когда появились снова, блеснула сталь лезвия с тройным наконечником. Двух лезвий. Два гарпуна, шесть страшных, изогнутых крючьев. Он всадил их Бэлу в живот, протыкая насквозь, и они вышли через спину, пробив позвоночник. Пора кричать, но я молчу, пожирая глазами кровь, впитывающуюся в черную рубашку, Бальтазар стоит все так же прямо, его мягкие губы все так же целуют убийцу, а тот жадно отвечает на каждый поцелуй. Пальцы в перчатках трогают острия, торчащие из спины, поглаживают их и протягивают еще сквозь раненую плоть. Я онемел, а медуза медлит, продлевая мучение созерцанием. Ее жгучие щупальца медленно плывут, свернувшись кольцами вокруг моей головы, на манер тернового венца. Близко. Но не прикасаясь.
