— И такое бывает…
— Бывают же такие злокозненные духи — мононокэ…
— Возможно, бывают.
— Слушай, Сэймей, а вот не люди и животные, а вещи, они творят чудеса?
— Само собой! — уверенно сказал Сэймей.
— Это ж вещи, неживые вещи!
— Даже в неживой вещи живет дух.
— Не может быть.
— Может быть. Дух живет в любых вещах.
— И в вазочке для масла?
— Да.
— Как-то не верится…
— И не только в вазочке! Даже в валяющемся вон там камне есть дух.
— Почему? В людях и зверях есть дух, это я понимаю. Но почему в вазочке и камне живет дух?
— Ну-ну, значит, то, что у людей и зверей есть дух — это не странно?
— Самой собой!
— Ладно, спрашиваю. Почему не странно, что у человека и зверей есть дух?
— Это… — начал говорить Хиромаса и умолк. — Непочему! В людях и зверях есть дух — это само собой.
— Вот и почему же?
— Потому… — еще раз начав говорить, Хиромаса снова умолк. — Я не знаю, Сэймей! Я вроде бы знаю, но вот подумал, и вдруг перестал понимать… — прямо сказал Хиромаса.
— Пойми, Хиромаса, если не странно, что в людях и зверях есть дух, то тогда не странно, что в вазочке и камне есть дух.
— Хм.
— Если странно, что в вазочке и камне есть дух, тогда странно, что в человеке и зверях есть дух.
— Хм.
— А вот, Хиромаса, собственно говоря, дух — что это такое?
— Не спрашивай меня о сложных вещах!
— Дух — это то же, что и сю.
— Опять сю?
— Можно, конечно, рассматривать и сю, и дух как разные вещи, но можно рассматривать и как одинаковые. Зависит от точки зрения.
— Да?.. — кивает Хиромаса. В его глазах нет и проблеска понимания.
— Например, предположим, что здесь есть камень.
— Да.
— Иначе говоря, он изначально, с момента появления, несет на себе заклятие-сю «камень» как свою судьбу.
— Да.
— И вот, я возьму этот камень, кого-нибудь им стукну и убью.
— Да.
— Итак, этот камень — камень или оружие?
Хиромаса тихонько помычал, а потом сказал:
— Мм… Это будет и камень, наверное, и оружие тоже, да?
— Именно, Хиромаса! Ты правильно понял!
— Ну, понял, — с простоватым лицом кивнул Хиромаса.
— Вот и то, что сю и дух — одно и то же, оно в этом смысле.
— Гм.
— Получается, что я на вещь, которая камень, наложил сю — заклятие «оружие».
— Слушай, да. Ты же как-то говорил, что имя — самое короткое сю…
— Среди сю есть разные сю. И имя, и использование камня как оружия в смысле наложения сю — одно и то же. В этом суть сю. Это может любой.
— Угу.
— Так вот. Еще в древности говорили: похожее по форме — похоже по духу. Это действительно так!
— ?..
— Форма — тоже один из видов сю.
— Гм, — Хиромаса снова перестал понимать.
— Например, пусть здесь будет камень, похожий формой на человека.
— Ага.
— Это будет, иначе говоря, камень, на который наложили сю «человек». И получается, чем больше он похож, тем более сильное сю на нем лежит. Дух камня приобретет, пусть совсем чуть-чуть, черты человеческого духа. Если на этом остановиться, то ничего страшного, но… Но если за то, что он похож на человека, все начнут этому камню поклоняться, то на этот камень ляжет еще более сильное сю, и дух в нем станет сильнее.
— Да?
— И порой камни, творящие чудеса, — это камни, которым люди поклонялись годы, десятилетия.
— Вот оно что!
— Вот смотри: то, что было простой землей, замесили, обожгли и сделали кувшин. Это значит: замесили сю «кувшин» и, добавив огня, быстренько наложили это сю на землю. И вот такой кувшин, обретя демонский дух, приносит несчастья — все это не так уж необъяснимо.
— То есть, ты хочешь сказать, что и происшествие с вазочкой для масла — это тоже нечто в таком роде?
— Или, может быть, это не имеющий тела демон принял форму вазочки для масла. Такое тоже может быть.
— Но зачем же демон стал вазочкой?
— Думаешь, я знаю? Я ж не видел.
— Я успокоился.
— Почему?
— Да я думал, что ты все-все знаешь. А мне ж досадно, если ты все знаешь и все можешь объяснить.
Сэймей засмеялся и снова бросил в рот кусочек иваси. Запив его саке, Сэймей посмотрел на Хиромасу и испустил глубокий прочувствованный вздох.
— Ты чего? — спросил Хиромаса.
— Да вот, чем дальше об этом думаю, тем страннее…
— О чем?
— Ну, вот то, что ты тут есть… или то, что камень там валяется…
— Ты опять, Сэймей?
— Быть — это самое странное.
— Нет, это твое сю гораздо страннее!
— Гм.
— Слушай, Сэймей, не запутывай разговор!
— Разве я запутываю?
— Ты очень легко превращаешь разговор в лабиринт. Пусть камень будет камнем, а я буду собой, разве так — плохо? Как ты вообще саке-то можешь пить, думая о таких вещах?
— О, нет, Хиромаса! Мне очень нравится пить саке и говорить с тобой обо всем этом.
— А мне не нравится.
— Ну, извини, — Но по Сэймею ничуть не видно, что он извиняется. Он с сожалением цокнул языком, подлил допившему саке Хиромасе следующую порцию и посмотрел на него:
— Итак, Хиромаса, а сегодня с каким делом ты пришел? — коротко спросил.
— А! Да! Это, я хотел попросить тебя помочь.
— Да?
— Это такая просьба, с которой только ты можешь помочь, Высший мастер Инь-Ян, — сказал Хиромаса.
Высший мастер Инь-Ян, Онмёхакасэ — так звали тех онмёдзи, которые были приписаны на службу в Ведомство Инь-Ян, Онмёрё, при дворе, и занимались астрологией, календарями и гаданием. Но среди всех гадателей и геомантов, чародеев и прочих типов онмёдзи Сэймей был белой вороной. Когда он проводил таинства искусства Инь-Ян, он никогда не шел по древнему пути. Все служащее украшением таинству он отбрасывал совершенно и действовал по-своему, но при этом в официальных случаях он мог провести и церемонию по всем правилам.
Он мог предаваться разврату с женщинами, торгующими своим телом на окраине столицы, но, неожиданно для всех, в случае какого-либо высокого собрания, мог легко и быстро сочинить стихотворение, даже китайское иероглифическое, и вызвать своим произведением восхищенные возгласы придворных.
Как облако, он ничем не был связан.
И вот, такой Сэймей и прямая душа — Хиромаса, как ни странно, друг другу подходили и оставались друзьями и собутыльниками.
— Что за просьба? — спросил Сэймей, и Хиромаса принялся рассказывать.
2
— Среди моих знакомых воинов есть Кадзивара-но Сукэюки, — отпив большой глоток саке начал Хиромаса.
— Так, — слушая, Сэймей маленькими глоточками потягивал саке.
— Сукэюки нынче будет тридцать девять лет. До недавнего времени он занимал должность в Ведомстве Архивов, а сейчас бросил все и стал бонзой.
— А чего это он подался в бонзы?
— Где-то год назад из-за болезни он потерял разом и отца, и мать. Ну и затосковал, обрил волосы…
— Хм.
— Слушай дальше. Храм, в который ушел Сукэюки, называется Мёандзи, храм Мистического покоя.
— Это тот храм, рядом с речкой Кацурагавой на западе?
— Именно. Это если пройти по Большой дороге Накамикадо дальше на запад.
— Ну и?
— Его монашеское имя — Дзюсуй. И вот, этот болван Дзюсуй решил в память о родителях копировать сутру «Хання» — «Истинная мудрость».
— Ого!
— В день по десять раз. Собрался продолжать тысячу дней.
— Силен!
— Ну и вот, с тех пор прошло уже дней сто, а этого обалдуя Дзюсуя восемь дней назад вдруг начало мучить видение.
— Видение?
— Да.
— Какое видение?
— Да как тебе сказать. Женское видение…
— Женщина, что ли?
— И очень обольстительная женщина.
— Ты видел?
— Нет, я не видел.
— Жаль.
— Сукэюки, ну этот, Дзюсуй, который, он так говорил.
— А. И ладно. Расскажи, какое это видение.
— Это, понимаешь ли, Сэймей… — Хиромаса еще раз протянув руку к чашечке и отхлебнув саке, снова заговорил:
— Ночью, — начал он рассказ.
