Минамото-но Хиромаса, нет, Высокочтимый Минамото-но Хиромаса, воин, пришел в дом Абэ-но Сэймея на Большой дороге Цутимикадо, когда месяц Сацуки перевалил за середину. По солнечному календарю это пятый месяц, а по современному летоисчислению — середина июня.
Как обычно, ворота были распахнуты настежь, и если встать у ворот, через них хорошо был виден сад, буйно заросший травой так, словно здесь не усадьба. Словно здесь — какая-то поляна из диких гор, без изменений обнесенная изгородью. Изгородь же, окружающая дом, была в китайском стиле, с резными украшениями, и покрыта сверху китайской серповидной черепицей. Внимательно оглядев и изгородь, и сад, Хиромаса вздохнул.
Послеполуденное солнце косыми лучами заливает сад. В сиянии лучей колыхались под ветром летние травы. Среди травы виднелась дорожка. Ее никто специально не прокладывал, просто люди ходили, и она обозначилась сама собой. Как звериная тропа. Над дорожкой нависла трава. Если пройти здесь ночью или утром, то штаны — хакама мгновенно тяжелели, впитав оставшуюся на траве росу. Правда, сейчас, под солнечными лучами, трава уже успела высохнуть.
Хиромаса, никого не окликая, прошел через ворота. Он был одет в суйкан — кимоно из плотной ткани с круглой горловиной и широкими рукавами, а короткий шлейф его штанов едва касался травинок. Кончик висящего на бедре меча в краснолаковых ножнах — сюдзая — изгибался сзади как хвост зверя, идущего в траве.
Обычно в это время уже полагалось начаться сливовым дождям, но пока на них не было даже намека. Смешиваясь с запахом травы, носа Хиромасы достиг сладковатый цветочный запах — запах капского жасмина, который в Японии еще называют «безротиком». Похоже, где-то в усадьбе уже расцвели безротики[4].
Возле входа в дом Хиромаса остановился.
— Он, как всегда, беспечен… — створки двери были широко распахнуты в стороны.
— Сэймей, ты дома? — позвал Хиромаса. Ответа не последовало. Прождав один вздох: — Я вхожу! — он зашел в прихожую с земляным полом.
— Башмаки сними, Хиромаса! — раздался вдруг голос прямо у него из под ног. Хиромаса опустил взгляд: там, на земле, стояла на задних лапках маленькая полевая мышка и глядела на Хиромасу черными глазками. Как только их взгляды встретились, мышь коротко пискнула и убежала. Сняв сапожки из кожи оленя, Хиромаса вошел в дом.
— На задний двор, что ли? — он прошел по веранде-коридору, ведущему вокруг дома. За домом, на веранде, выходящей в сад за домом, в белом каригину — легком кимоно с широкими рукавами — лежал Сэймей, положив колено правой ноги на подушку. Он любовался садом. Перед Сэймеем стояли кувшин и чашечки. Две чашечки. Сбоку, на тарелке из грубо обожженной глины лежало марубоси — иваси, сушенные с головами.
— Чем занимаешься? — окликнул его Хиромаса.
— Тебя заждался, Хиромаса. — не меняя позы, сказал Сэймей. Похоже, он откуда-то знал, что Хиромаса придет.
— А как ты узнал, что я приду?
— Ты же по пути проходил мостик Ичидзё-модори-баси?
— Да, проходил.
— А когда проходил, прошептал там: «Дома ли, Сэймей?»
— И это было, помню. Но откуда ты это знаешь?
Сэймей, не ответив, коротко рассмеялся, поднялся и сел, скрестив ноги.
— Ах, да! Слух же был, что ты под мостом завел себе сикигами, служебного духа. Тебе этот сикигами сказал?
— Пусть так. Ладно, садись, Хиромаса! — пригласил Сэймей.
Сэймей высокий и белокожий. Изумительно прекрасное лицо с холодными глазами. На губах, словно впитавших светлый кармин, играет улыбка. Возраст по нему определить невозможно. Не будет странным, если ему окажется уже за сорок, но при этом он выглядит юношей, которому не исполнилось еще и тридцати.
— Со мной сейчас мышь заговорила! Сэймей, она говорила твоим голосом, — сказал Хиромаса, сев рядом с Сэймеем. Сэймей протянул руку, подцепил сушеную иваси, разорвал ее и кинул в сад. Раздался писк, и стоявшая там на земле мышь деловито запихала в рот брошенную Сэймеем рыбу. С иваси в зубах мышь исчезла в траве.
— Я сейчас эту мышь отблагодарил, — сказал Сэймей.
— У тебя никогда не поймешь, что и как происходит, — простодушно сказал Хиромаса. Он сидел, выпрямив спину.
Ветер снова принес сладкий запах. Хиромаса посмотрел в сад. В глубине белыми точками цветов оделся безротик — капский жасмин.
— Нет, но как же хорошо пахнет безротик! — сказал Хиромаса, и Сэймей улыбнулся:
— Как необычно…
— Необычно? Что именно?
— Не думал я, что ты, как придешь, еще даже и саке не пригубив, начнешь говорить о цветах…
— У меня тоже бывает настроение замечать красоту!
— Знаю, знаю. Ты — хороший человек. — Сэймей подхватил чашечки и налил в них саке.
— Я сегодня не саке пить пришел!
— Но ведь и не отказываться же от саке пришел?
— Сладкие твои речи!
— Это саке еще слаще! — Сэймей уже держит чашечку в руках. Хиромаса все так же с прямой спиной, взял в руки чашечку.
— Итак?
— Да, — сказав так друг другу, они осушили свои чашечки. В опустевшие чашечки налил саке по второму кругу Хиромаса.
— Здоров ли господин Тадами? — сказал Сэймей, поднося вторую чашечку саке ко рту.
— Да. Иногда, когда я дежурю вечером, вижу его, — ответил Хиромаса.
Господин Тадами — это Мибуно Тадами, который на состязании в стихах в марте прошлого года сочинил стихотворение, и, когда оно проиграло стихотворению, сочиненному Тайра-но Канэмори, Тадами умер, перестав есть.
Стих Тадами:
Полюбишь меня, мне ж имя не время пока говорить тебе: Когда мало знаешь, тут начинаются чувства.
А вот стихотворение Тайра-но Канэмори:
«Прокрадусь тайком!» — появилось на лице. О, моя любовь! Я думаю о тебе. Никто не усомнится.
Причина того, что Тадами болезненно не мог есть, была в этом проигрыше, такой слух ходил при дворе. А неупокоенный дух проигравшего поэта иногда являлся во дворце. Он проходил в темноте, читая стих своего сочинения «Полюбишь», и пропадал. Вот такое безвредное это было привидение.
— Слушай, Хиромаса.
— Чего?
— А пойдем в следующий раз, послушаем стих Тадами. Саке возьмем…
— Не болтай ерунды! — Хиромаса возмущенно посмотрел на Сэймея.
— А что, плохо, что ли? — за разговором Сэймей не забывал подносить ко рту саке.
— Я, знаешь ли, последнее время нахожусь в состоянии крайне угнетенном. Мне все только и делают, что рассказывают про разнообразные привидения.
— Да? — Сэймей, грызя рыбу, посмотрел в лицо Хиромасе.
— Ты слышал, что Правый великий министр из рода Оно-но-мия, Санэцугу, видел это?
— Нет еще.
— Кажется, где-то семь дней назад? Когда Санэцугу возвращался домой после визита в императорский дворец, он ехал к югу по Большой дороге Омия. И увидел перед телегой маленькую вазочку для масла.
— Хм.
— И эта вазочка для масла, словно живая, прокатилась перед телегой, и пока Санэцугу смотрел, что это за подозрительная вазочка такая, она остановилась перед воротами некой усадьбы.
— Ну и?
— А ворота были закрыты, и внутрь не зайти. Тогда вазочка начала подпрыгивать, чтобы долететь до замочной скважины. И, когда, наконец, допрыгнула, сквозь замочную скважину залетела внутрь.
— Как интересно… — пробормотал Сэймей.
— Санэцугу вернулся домой, но ему не давал покоя этот случай, и он приказал людям сходить посмотреть, что в том доме творится.
— Так, так. Ну и, в том доме кто-нибудь умер?
— Угадал! Посланный посмотреть человек рассказал Санэцугу, что в том доме была молодая девушка, она долго болела и не вставала с постели. И в тот день, в полдень, она внезапно умерла. Вот что было!
