непонятные знаки.
— Кларочка, что это? — решилась наконец спросить Екатерина Уваровна.
Клара молчала. Нужно было сказать все сразу. Что уж теперь?..
— Мама, я не хожу в школу… Я записалась в заочную, но это, — она взяла тетрадь, — другое. Я… хожу в кружок.
— Какой же это кружок? Клара, ты чего-то не договариваешь.
Но теперь уже Екатерина Уваровна чувствовала, что она не может, как прежде, посадить рядом Клару и строго сказать ей: «Давай-ка поговорим серьезно. Расскажи все, как есть». Это уже было позади. Мать видела, как изменилась Клара за год войны, как незаметно переступила порог детства и отрочества.
В конце мая Клара вновь подала заявление в военкомат и приложила к нему справку о том, что ей присвоена квалификация радистки. Уже знакомый ей старший лейтенант сказал: «Ну, на этот раз, кажется, твой номер пройдет… На радисток у нас голод». Он ушел с ее заявлением к начальнику третьей части. Долго отсутствовал, потом вернулся и сказал, чтобы она шла домой и ожидала повестку. В тот же вечер Клара объявила родным о своем решении. Она ждала возражений, особенно со стороны матери, и внутренне готовилась к сопротивлению и даже борьбе. Но год этот многое изменил и в психологии матерей. Екатерина Уваровна понимала, что споры бессмысленны. Она только сказала, вздохнув: «Зачем же самой-то? Уж дождалась бы, когда призовут…» Отец встретил известие с какой-то растерянностью. Долго молчал, задумавшись. Потом с укором спросил:
— Кларид, но отчего же ты ничего не сказала нам?
— Что я должна была сказать, папа?
— О своем решении. Мы б посоветовались.
— Но ведь вы с мамой стали бы меня уговаривать подождать еще полгода. Я знаю наперед. И я бы мучилась, и вы бы страдали. А теперь все. Назад я уже не возьму заявления. И… давайте об этом больше не говорить.
Кларе было очень жаль отца. Она смутно догадывалась, что ему особенно больно сознавать очевидную несправедливость судьбы: ему, командиру запаса, из-за его гражданской профессии путейца отказывают в праве идти добровольцем. А дочь, такая молодая, такая неопытная, идет туда, где бой, кровь, смерть. Как это пережить? Весь вечер Трофим Степанович не проронил пи слова.
Между тем новость эта стала известна в квартире. В кухне собрались жильцы, оставшиеся в Москве — одни женщины. Сочувствовали матери, вздыхали, укоряюще смотрели на Клару. Одна из соседок, тетя Юстя, отозвав Екатерину Уваровну, о чем-то шепталась с ней. Клара тотчас догадалась, о чем они говорят, — она знала, что родственник тети Юсти — полковник Генерального штаба. Улучив минуту, Клара незаметно шепнула соседке:
— Тетя Юстя, только, пожалуйста, ни в коем случае… Тетя Юстя, я прошу вас!
Та смутилась.
— Кларочка… Ты пойдешь в армию, никто же не против. Но ведь можно и здесь, в Москве… Люди везде нужны.
— Тетя Юстя, если вы не хотите стать моим врагом, вы не станете звонить своему родственнику, — твердо сказала Клара.
— Хорошо. Если ты так категорически против, я не буду ничего делать.
…Седьмого июня Клара была зачислена добровольцем в 40-й резервный радиобатальон. Ее отпустили домой на несколько часов. Она пришла уже в красноармейской форме, возбужденная, полная впечатлений. Снова сбежались жильцы.
— Только не начни курить, пожалуйста, — просила мать.
— Мамочка, ну зачем мне?!
— Табак ведь будешь получать, ну и… начнете там баловаться.
— А я табак обменяю на сахар, — весело отвечала Клара.
— Смотри замуж не выйди, а то сейчас все военные девушки поимели моду выходить замуж, — вздыхали соседки.
— Тетя Валя, ну что я, маленькая?
— Вот именно, ты уже взрослая…
— Кларочка, береги себя ради нас с отцом… Пиши чаще!
— Обязательно… Прощайте, прощайте, пора мне!
— Прощай, доченька… Милая моя, родная, побереги ты себя! — заплакала мать.
В последнюю минуту, когда Клара уже натянула на плечи вещмешок, подъехал с работы Трофим Степанович. Он был сдержан и даже пытался улыбаться. Но улыбка его была хуже слез.
Их батальон был расположен на окраине города, в здании школы. Уже ни о чем постороннем нельзя думать, просто некогда, запомнить бы слова команды и вовремя сделать шаг, когда тронется стоящая впереди. Только в обед, выстроившись с котелками у полковой кухни, девушки знакомятся, разглядывают друг друга. Весь взвод — одни москвички, все старше Клары, она самая младшая. Потом вновь построение, маршировка по двору школы. А за невысоким забором идет своя жизнь. Женщины спешат отоварить карточки. Парочка прошла, ровесники Клары. Какой-то старик подошел к плакату на заборе, читает. А вот Клара уже не может выбежать за ворота. С гражданкой покончено. Она не просто Клара. Она красноармеец Клара Давидюк. Вот и сбылось!
На следующий день бойцам велели готовиться к торжественному акту. И Клара учила наизусть короткие звучные фразы присяги. Но принимать присягу ей пришлось совсем в другом месте. Пришел старший лейтенант, собрал всех девушек-радисток в аппаратной. Там стояла рация. Девушки по очереди садились к аппарату, и старший лейтенант диктовал. Он диктовал цифры: 17, 32, 11, 115, 275, 39 и т. д. — без всякого порядка — двух- и трехзначные. Клара вела передачу. Потом принимала. Прямой текст. Морзянка. Отдельные слова. Это был своеобразный экзамен на точность приема и передачи. Из взвода радисток были отобраны две — Клара и Надя Курочкина, тоже москвичка, чуть постарше Клары. У них оказались лучшие результаты.
Вечером того же дня Клару вызвали к комбату, который занимал кабинет директора школы. За столом сидели комбат, комиссар и еще какой-то военный с тремя шпалами и орденом боевого Красного Знамени. Ей предложили сесть.
— Вы в школе в кружке радиолюбителей занимались? — спросил комбат.
— Нет. Вот только последний год на курсах, товарищ командир, — отвечала Клара.
— А дело это нравится?
