что-то. Иди сюда, - она поцеловала дочь в лоб, и оттолкнув ее, добавила: «Делай то, что должно
тебе».
Ханеле положила руку на медальон, - он был ледяным, как ветер, что свистел вокруг, - и спросила:
«Его писала женщина, да? Как я?»
Мать кивнула и вздохнула: «Она умерла, в разлуке со своим ребенком. Тебе повезет больше».
Мать замолчала и пошла прочь - тонкая, медленно пропадающая в сыром тумане, в завесе
влажного, бесконечного снега.
-Сейчас, - велела себе Ханеле. «Сейчас ты проснешься, и начнешь. Одна, никто тебе не поможет.
Нахман пока такого не умеет. Но будет уметь, конечно. А Исаак…, - она услышала детский плач и
помотала головой: «Нет, он спит. Надо оставить его в каюте и пойти к отцу».
За бортом корабля ревел ветер. Степан осторожно прошел по коридору с фонарем в руке и
прислушался - в каюте дочери было тихо.
-Надо открыть ставни, - понял он. «Потом скажу, что она забыла их захлопнуть, ребенок проснулся,
подполз к ним и выпал в море».
Он нажал на ручку двери. В каюте пахло молоком, дитя лежало в привешенной к потолку,
холщовой колыбельке и спокойно спало. Дочь устроилась на койке, на боку, уткнув лицо в сгиб
локтя. Степан вспомнил ее совсем девочкой, когда Ханеле брала его руку, и, подложив себе под
щеку, шептала: «Папочка, ты у меня самый лучший!»
-Я ей колыбельную пел, - подумал Степан, - ту, что нам с Федей матушка пела. Про котика. У Феди
сын родился, а я ему так и не написал…, Надо написать..., - он вздрогнул, и приложил руку к
голове: «Нет, нет, все неправильно…, Он гой, он мне больше не брат, забудь о нем, забудь обо всех
них».
Черная, беспросветная ненависть поднималась откуда-то изнутри. Он, наклонившись над
колыбелью, неслышно взял ребенка. Тот, было, пошевелился, но Степан закрыл ему рот своей
большой ладонью.
Исаак приглушенно заплакал и заворочался в его руках. Мужчина шагнул к закрытому ставнями
окну и распахнул их. В каюту ворвался соленый, сильный ветер. За его спиной раздался голос: «Я
знаю, кто ты».
В ее руке была зажженная свеча, серые глаза блестели, переливались холодным огнем.
-Слова Господни - слова чистые, серебро, очищенное от земли в горниле, семь раз
переплавленное.
Ты, Господи, сохранишь их, соблюдешь от рода сего вовек, - сказала она. «Восстань же, Господь,
Боже, подними руку Твою; вспомни угнетенных! Кому дано познать всю мощь гнева Твоего,
страшиться Тебя в мере ярости Твоей? Ты прибежище и твердыня моя! Боже мой, на Тебя
полагаюсь!»
Ханеле подняла свечу и отшатнулась - его лицо медленно стекло вниз, обнажая кости черепа, труп
захохотал - черный, скрюченный, изломанный. Она услышала отчаянный плач сына и твердо
продолжила: «Я приказываю тебе, дух презренного вероотступника, Александра Горовица, покинь
это тело и возвратись на суд Господень!»
Капающий воск обжег ей пальцы. Ханеле, заставив себя посмотреть в пустые провалы глазниц,
проговорила: «Я молю: Всемогущий! Храни Авраама Судакова, как зеницу ока! Благослови его,
очисти его, окажи ему милость, даруй ему неизменно справедливость Твою!»
-Он давно мертв, - скрипуче рассмеялся тот, что стоял перед ней. Размахнувшись, одним
быстрым, сильным движением, труп швырнул рыдающего ребенка в раскрытые ставни.
Обожженная, дымящаяся рука, протянулась к ее горлу, пытаясь схватить медальон. Ханеле,
отбросив свечу, оттолкнув его, рванулась к окну. Девушка прыгнула в темную, ревущую пропасть
моря и пропала из виду.
Вокруг него пахло воском, чем-то горелым, ветер шевелил холщовые простыни на койке. Рав
Судаков нагнулся, и, подняв оплывший огарок свечи, бросил его в окно. Он постоял, глядя на
безжизненное пространство воды. Закрыв дверь, рав Судаков вернулся к себе в каюту.
Пролог
Сентябрь 1799 года
Чертов мост, перевал Сен-Готард, Швейцария
Федор отряхнул мундир - шел мелкий, холодный дождь. Пошаркав влажными сапогами о порог,
нагнув голову, он шагнул в темную комнату, пахнущую табачным дымом, и кислым потом.
Внизу, в ущелье, грохотала по камням река, деревенские домики лепились к склону горы. «Когда
мы с Тео из Франции шли, с запада, там богаче люди жили, - вспомнил Федор. «Впрочем, что это я
- здесь который год война, на итальянской границе».
Он присел к столу и насторожился - человек, что лежал на лавке, заворочался под шинелью.
«Пусть поспит еще, - ласково подумал Федор. «Господи, семьдесят лет ему этим годом. Хотел бы я
так воевать в семьдесят».
-Пришел и молчит, - раздался ехидный голос Суворова. «Истинно, медведь ты, Феденька. Сядет,
насупится….- генерал усмехнулся. Откинув шинель, он сладко зевнул. Пригладив седые волосы,
Суворов сел к столу и потрогал остывший оловянный кофейник: «Хозяйку звать не буду, холодного
выпьем. Все равно сейчас сам пойду поглядеть, что за туннель такой. Ну? - он требовательно
взглянул на Федора.
-Да что говорить, Александр Васильевич, - неохотно ответил тот. «Туннель тридцать саженей
длиной и примерно полторы шириной, как мне местные сказали. Французов там пять сотен, на
входе, разведчики доносят. Начнем атаковать - только людей положим зазря».
Суворов улыбнулся: « Вот скажи, Феденька, на равнине воевать - приятнее? Как мы в Италии
воевали?».
-Приятнее, - осторожно согласился Федор и увидел задорный огонь в глазах Суворова. Тот отпил
холодного кофе: «Именно. А военное искусство в том состоит, чтобы уметь разбить неприятеля не
там, где приятнее, а там, где победа нужна - хоть на равнине, хоть в горах, да хоть у самого черта
на рогах!»
-Мы уже здесь, - мрачно сказал Федор. «На тех самых рогах, Александр Васильевич. Мост, что за
туннелем - не зря Чертовым называется. Арка без перил, на высоте почти в десять саженей.
Водопады со всех сторон, скалы скользкие, камни внизу…»
-Здесь везде камни, - Суворов накинул на плечи шинель: «Табаком поделись, я знаю, ты еще не
весь скурил. Балует тебя Федосья Давыдовна. Посылки шлет, за что правда, - он чиркнул кресалом,
и подмигнул Федору, - непонятно».
Федор довольно усмехнулся и тоже закурил:
-Есть за что, Александр Васильевич. Думал я этот тоннель обойти, но местные клянутся - там, на
скалах и муха не удержится. Если бы я один был, я к горам привычный. Здесь целый отряд надо
вести, не хочется жизнями людскими зря рисковать.
-Они у Трубникова все добровольцы, конечно, - пробурчал Суворов, - но все равно, все равно…, А
ты знаешь, Феденька…, - он встал. Пройдясь по комнате, генерал посмотрел на дождь за окном:
«Знаешь, что сей Бонапарт, мог бы быть нашим с тобой сослуживцем?». Суворов посмотрел на
изумленное лицо Федора и велел: «Отдохни, всю ночь по скалам ползал».
Федор посидел, дымя трубкой: «Туннель, конечно, подорвать можно, Александр Васильевич. Я бы
и подорвал, дайте разрешение».
-Не дам, - отрезал Суворов. «Не хочу, чтобы Федосья Давыдовна вдовой осталась, а мальчишки
твои - сиротами. Пошел вон, спать, что сидишь?»
Федор поглядел на бумаги, разложенные по крепко сколоченному столу:
-Александр Васильевич, а помните, в Италии еще, на военном совете, кто-то из австрийцев
говорил, что у них человек есть, что горы, как свои пять пальцев знает. Проводник.
-Разведчик, - вздохнул Суворов.
-Парнишка какой-то, из французов местных, Жан-Мари его зовут. Генерал Штраух о нем упоминал.
Где же его искать теперь, в этой неразберихе? Ладно, - он похлопал Федора по плечу, - ежели
ничего не придумаем до вечера - поведешь людей Трубникова в обход. Той тропой, что показали
тебе. Время потеряем, но солдаты живы будут, - он выбил трубку: «Все, два часа тебе на отдых».
Федор зашел в боковую каморку. Устроившись прямо на полу, свернув шинель, подсунув ее под
голову, он потянулся к своей походной суме.
Он читал, подвинувшись ближе к свече, улыбаясь. Жена писала по-французски:
-Теодор, я тебя прошу, постарайся вернуться домой. Я понимаю, что, лучше тебя гор никто не
знает, но все равно - будь осторожнее. Мы с мальчиками молимся за тебя каждый день. Мишель
отлично успевает в кадетском корпусе, когда его отпускают домой - он сам водит Петеньку, - имя
было написано по-русски, - в Летний сад. Петенька учится читать, и уже разбирает буквы. Милый,
милый мой, я за тебя очень волнуюсь. Говорят, что война с Наполеоном продлится еще долго.
Хотелось бы видеть тебя, хотя бы иногда…, - Федор тяжело вздохнул и посмотрел на страницу -
внизу детская, неуверенная рука криво выписала: «Папа».
-Милые вы мои…, - Федор, на мгновение, приложил письмо к щеке: «Как до Вены доберемся,
надо его светлость найти, если он там сейчас. А нет его - хоть как-нибудь письмо Питеру
