Поздно вечером у костра, пытаясь горячим чаем выгнать из тела озноб, он долго и с чувством неясной вины разговаривал с Васильевым.
– И куда тебя понесло?
– Темнело, я торопился. Да и что оставалось делать? Вот я и принял решение.
– Что делать? Башку не подставлять! Ты сам-то представляешь, что могло быть?
– Я был уверен в себе. – Ремизов ничего не собирался представлять, но из памяти само собой выплыло лицо матери при прощании в аэропорту, и он уже тише добавил: – Алексеевич, нашло на меня что-то, как помутнение рассудка.
– Понятное дело, нашло. Только у тебя рота солдат, есть кому действовать. Ротой надо командовать, а не геройствовать, не ублажать самолюбие. И ради кого – Кадырова? Снаружи – джигит, а внутри? И ты что-то решил ему доказать?
– Наверное, так это и выглядит со стороны.
* * *
Горы. Скалы, камни, щебень, песок и люди… Нагруженные тяжелым оружием и тяжелой судьбой, они нескончаемо долго, а кажется, вечно идут по отвердевшим негнущимся позвоночникам хребтов в надежде добраться до конца пути и сбросить с себя этот груз. Но это невозможно, за одним хребтом следует другой, и за горой, которая преодолена, поднимается другая, еще более высокая. Наверное, и вся жизнь – это череда непрерывных испытаний; иди, солдат, неси свое бремя и не думай о конце пути.
На востоке над изломанной линией гор небо стало бледнее, начинался рассвет. Батальон всю ночь медленно поднимался на хребет, из которого вырастала гора Мишинксанг высотой 3918 метров, далеко внизу, в нерастаявшей темноте, остался кишлак Киджоль, неслышимый здесь Панджшер. К рассвету, когда сил у людей почти не осталось, им выпала глинисто-песчаная осыпь, в которую шаг за шагом по щиколотку проваливались ноги. Прохладный воздух остужал лица, и это было единственное облегчение. Еще несколько минут – и станет светло. Ремизов осмотрелся. Его рота шла последней в батальоне, она не успевала преодолеть песчаник и добраться до каменной гряды. Полнеба стало синим, серый песок – желтым, а нарастающие толчки адреналина резкими неровными штрихами добавляли в утреннюю безмятежность красный цвет.
– Рота! Двигаться быстрее! Никому не стоять!
– Устали же, товарищ лейтенант.
– Я сейчас устану кому-нибудь, – яростно выдохнул он сухими легкими и добавил пару фраз матом, уходя от долгих объяснений. – Хватит топтаться, как бараны.
– И так всю ночь идем без привала…
– Люди все-таки, что гнать-то…
– Пора привал делать…
Это последний, замыкающий взвод в роте, половина – чеченцы, управлять ими сложно, и, если бы не тот самый Кадыров, с его властным взглядом и неуемной религиозностью, было бы еще сложнее. Ему подчиняются не потому, что он сержант (в армии этого недостаточно), не потому, что много прослужил (год – это не срок) – в нем есть воля, и это признали все. Но сегодня другая воля заставляет людей двигаться вперед, невзирая на усталость и обиды. Сегодня ротный не побережет свой бранный словарный запас, его резкие, хлесткие слова будут разгонять дрему, открывать второе дыхание, заставлять идти. Да и провинился вчера сержант, очень сильно провинился, не стало к нему доверия.
Как это уже случалось раньше, Ремизов вдруг почувствовал гнет невнятной тревоги, словно ангел смерти приблизил к его роте свою леденящую руку, а ветер от невидимого черного крыла взбудоражил и смутил его душу.
– Быстрее, черти, быстрее, не останавливаться, интервалы держать… Хватит распускать сопли.
Хатуев, шедший во взводе замыкающим, оглянулся на ротного жалящим взглядом и промолчал.
– Всем тяжело. И не надо метать в меня молнии! Надо дойти до гряды. Ясно?
– Ясно, – пробормотал Хатуев, уводя взгляд.
Ремизов и сам еле переставлял ноги, он почти сдох, но натянутые жилы характера, готовые вот-вот лопнуть, продолжали выжимать остатки сил, отчего он стал бесчувствен и к себе самому, и к другим. Приступы перенапряжения высушили глаза, и теперь они горели от усталости, высушили горло, и его голос превратился в хрип, высушили виски, и вместо пота на них еще с ночи застыли соленые борозды. Когда он все-таки добрался до скал и прислонился щекой к холодной шершавой глыбе, эти жилы вдруг резко и беспомощно ослабли, и он почувствовал, что у него внутри, там, где должна быть душа, не осталось ничего.
Следом за ротой Ремизова шли подразделения 181-го полка дивизии… Их стало видно только сейчас, когда сквозь зубцы восточного Гиндукуша пробился июньский рассвет. Маленькие люди, как муравьи, вытягивались в колонну на своей муравьиной тропе и шли по следам, которые им оставил второй батальон. Ремизов отпрянул от скалы, сглотнул застрявший в горле комок. Восточнее, параллельно песчаной осыпи, спускалась вниз удобная, как рубеж обороны, изрезанная расщелинами каменная гряда. От гряды до соседей далековато, но пара винтовок в хороших руках или десяток автоматов их все-таки могут достать. Если там есть «духи».
Звука выстрелов он не услышал – все скрадывало расстояние, но увидел, как высокие серые фонтаны покрыли песчаную осыпь, как маленькие человечки распластались на длинном песчаном горбу, пытаясь вести огонь на звук выстрелов, в самый солнечный рассвет. Его сердце почти остановилось, вот от чего он так бежал весь последний час! Развернувшаяся пред ним картина боя была предельно проста – плотный огонь прижал роту соседей к земле, и в ней не нашлось ни одного офицера, ни одного сержанта, который бы подал команду на отход с опасного горба.
– Кадыров! – Сержант вырос из-за соседней скалы. – Ты все видишь?
– Вижу, – выдавил он из себя, упершись немигающим взглядом в картину расстрела.
– Ну и кто должен подать им команду? Кто? Где их доблестные сержанты?
– Все в руках Аллаха.
– Как бы не так. – Ротный сделал многозначительную паузу. – Все в руках командира. Понял? Пулеметчику – короткими и снайперам – по каменной гряде, прицел восемь, методично, огонь! По всей гряде! Эх… вашу мать, был бы толк… Остальным огонь не открывать.
Потом Ремизов связался с командиром батальона:
– Прямо подо мной на хребте головная рота 181-го. Бородатые бьют их из стрелкового оружия из квадрата… Я им не смогу помочь, слишком далеко. Веду отвлекающий огонь. Там несколько «300»-х. Откуда знаю? Когда пуля в тело попадает, его подбрасывает. Я вижу со своей точки. Как мое хозяйство? В порядке, прикрыты. Мы в безопасности.
Днем вышли на основной хребет, который медленно вырастал в гору Мишинксанг. Здесь командир полка потребовал от Усачева уточнить координаты своих подразделений, а после того как тот все передал, предупредил о безопасном удалении от квадрата, который тут же и обозначил. Если бы говорил открытым текстом, без кодировки, то вместо этого квадрата назвал бы ущелье Аушабы. «Мог бы и не предупреждать, – подумал комбат, – с его хребта Аушаба, переправа через нее просматривалась только в бинокль». В полдень над ним зависла пара «Грачей», их легко отличить от других самолетов, в воздухе контурами они напоминают кресты. Ведущий свалился на крыло, заскользил вниз, вошел в пике. Ведомый, прикрывая напарнику киль, шел следом, но не пикировал. Оба штурмовика вырвались из стен ущелья, поменялись ролями – под ними после двух ослабленных расстоянием разрывов из ничего, как бы сами собой, возникли низко стелющиеся тяжелые облака пыли. Из расколовшихся вакуумных бомб вырвалось боевое вещество, смешалось с воздухом, растеклось по пещерам и домам брошенного кишлака, проникло в щели, и, когда взрыватель авиабомбы после замедления вспыхнул желтой искрой, мгновенно взорвалось и боевое вещество, выжигая кислород и схлопывая весь заполненный им объем. В одной из пещер, находясь в готовности к выходу, покуривая кальян, дежурило подразделение Джалила. Никому из его людей не пришлось увидеть даже вспышки, а уж тем более замолить перед Аллахом свои немалые грехи.
Усачев почувствовал слабость. Она преследовала его со вчерашнего дня, отчего ночной подъем стал последней каплей истязаний. Пот, который обычно горячими струями стекал по спине, показался холодным. Несколько раз беспричинно в затылок накатывала тупая боль и тут же отпускала. Увидев впереди выглядывающие из осадочной породы, из плотной луговой травы крупные валуны, похожие на шляпки боровиков, он понял, что пришло время остановиться на ночь, и лучшего места батальону сегодня не найти. Выпиравшая из грунта часть скалы напоминала собой или большое ухо, или диковинную раковину, заброшенную в горы с морского дна. Но земля поплыла под ногами, и, если бы не плечо Мамаева, комбат оступился бы на ближайшем камне.
– Товарищ подполковник, с вами не все ладно, наверное, лихорадка. Надо доложить «962»-му и вызывать «вертушку».
– Утром посмотрим, не суетись.
– Как скажете. А место тут классное, СПС практически готов. От ветра укрыто. Костер удобно разводить. Песок как на пляже.
– И сам вижу. – Усачев критически осмотрелся. – Мамаев, тебе лишь бы задницу примостить, о деле совсем не думаешь. Будь аккуратнее, я еще не подписал тебе рекомендацию. Тут и раньше СПС оборудовали, а «духи» минируют старые площадки. Очень похоже на приманку. Не занимать.
