Назиров лишь плечами повел, как бы говоря: «Не знаю».
— А Гаязов что?
— Гаязов-то как раз и сватает меня в МТС.
Конечно, в деревню нужно посылать лучших инженеров. Но Яснова не представляла себе, как это руководители завода могли так легко отпустить начальника самого крупного цеха и к тому же автора одобренного Москвой проекта.
— Что же будет с нашим проектом, если вы уедете? — с нескрываемой тревогой вырвалось у нее.
Назиров подписал заявление и поднялся.
— Теперь это уже не проблема, Надежда Николаевна. Если Москва пришлет обещанную смету, вы с Аваном Даутовичем и без меня легко управитесь. Говорят, Аван Даутович подал заявление о переводе в цех. Прекрасный начальник на мое место.
При упоминании фамилии Акчурина Назиров невольно покраснел, это не ускользнуло от внимания Надежды Николаевны. Но сейчас ее интересовало другое. Откуда это воодушевление в его голосе, огонек в глазах? По-видимому, он серьезно решился на этот шаг. А раз так, Назиров непременно уйдет. И все же она сказала:
— Это не шутки, Азат Хайбуллович… Вижу, вы рветесь уехать. А с Гульчирой говорили?
Назиров слегка побледнел.
— Они с Гаязовым заодно, — ответил он с усмешкой. — Вчера сама вызывала в комитет.
— Ну?
— Ходил. Она — по одну сторону стола, я — по другую. Она разглядывает чернильное пятно на бюваре, и я уставился на это фиолетовое пятно… «В комитете, говорит, есть такое мнение: послать вас главным инженером МТС. Если, говорит, вам жаль расстаться с городской квартирой, с удобствами или вас пугают трудности деревенской жизни, вы вольны, мол, отказаться, у нас есть другая кандидатура».
— А вы что?
— Сказал, поеду. Для меня везде одно и то же солнце светит.
— А она?
— Ладно, говорит, пишите заявление, посмотрим.
— А дальше?
— Дальше я ушел. И вот написал заявление.
Надежда Николаевна опечалилась: было жаль Назирова, жаль затраченных сил, жаль было себя, — столько души она вложила в этот проект, и все, оказывается, на ветер.
2
После работы Алеша Сидорин вызвал Погорельцева и Сулеймана-абзы в комнату мастера.
— Посоветоваться надо…
Все трое почти одновременно присели к столу, заваленному множеством деталей. Под стеклом, на голубой, в масляных пятнах бумаге, лежали списки наименований деталей. За тонкой переборкой, верхняя половина которой была стеклянная, шумел цех, а за сплошной переборкой девушка-диспетчер с кем-то громко разговаривала по телефону. То и дело открывали дверь, спрашивали мастера.
— В цеху он, там ищите, — отвечал Сидорин, прерывая разговор.
Слушая парторга, Сулейман своим жестким, толстым ногтем чертил по стеклу. Матвей Яковлевич уставился на расшатанные скрипящие ножки табурета, на котором сидел Алеша Сидорин.
— Сейчас наш механический цех уже не тот, что был в октябре прошлого года. Куда стало чище, и оттого даже света вроде прибавилось. Цветы появились. Лозунги и плакаты регулярно обновляются. И стенная газета, и «Чаян» вовремя выходят, — сказал Сидорин.
Хотя не бритое несколько дней лицо моряка глядело весело, однако в глубине его бирюзовых, как морская вода, глаз затаилось беспокойство. Но старики не глядели ему в глаза.
— Все это, Алеша, внешняя сторона, — сказал Матвей Яковлевич чуть дребезжащим голосом.
Сидорин с ним не согласился.
— А сколько у нас в прошлом году было таких рабочих, которые не выполняли плана, запарывали детали, и сколько их теперь? — спросил он, прищурив один глаз. — По пальцам перечесть. На призыв Котельниковых наш цех первым откликнулся. Вместо двухсот мы набрали лишь около сорока рабочих. И план выполняем. А как изменились люди? Посмотрите хотя бы на Лизу Самарину, Переродилась! На днях внесла очень дельное предложение о бережном расходовании сверл. Только за последние два месяца поступило около пятидесяти предложений. Раньше и за полгода столько не бывало.
— А сколько из них рассмотрено и сколько внедрено в производство? — прервал его Сулейман-абзы.
— Это другой вопрос, Сулейман Уразметович. Об этом еще будем говорить… Пока о цехе. Январь месяц, сами знаете, какой напряженный был. Все же план выполнили. Правда, не обошлось без аврала, но, заметьте, самое важное — аврал был сравнительно коротким. У нас работала одна технологическая цепочка, а теперь три. Готовим четвертую…
— Постой-ка, Алеша, — сказал Матвей Яковлевич, хмуря лохматые брови, — зачем ты нас позвал? То, что ты рассказываешь, мы и сами неплохо знаем. Слава богу, не гости со стороны. Конечно, есть кое-какие успехи. Но особенно хвастаться, по-моему, нечем.
Улыбаясь, Сидорин большой рукой погладил белесые волосы.
— Я тоже так думаю, Яковлич. Хвастаться нам нет оснований. Зачем я все это говорю? Не для агитации, конечно. Я хочу вот что сказать: в нашем цеху внутренние изменения большие. Если говорить политическим языком, сейчас в нашем цеху революционная ситуация. — В светлых, на мгновение потемневших глазах Сидорина зажегся огонек. Под синей фланелькой, казалось, сильнее раздалась его широкая грудь. — Одним словом, нам подавай теперь большой простор, настоящую работу. Не то мы сядем, и крепко сядем. Уже сейчас, вижу, с запчастями не справляемся. И можем, если сидеть сложа руки, упустить удачный момент…
— Это правильно, — вставил Матвей Яковлевич. — Пришло время действовать.
— И время и необходимость, — подхватил Сидорин. — Проект Назирова как раз дает такую возможность нашему коллективу развернуться.
— А где он, этот проект? — съязвил Сулейман-абзы. — Утвердили в Москве и спрятали под сукно. Еще дождемся, опять прикажут какие-нибудь сеялки стряпать.
— Беда в том, — сказал Сидорин: видно, он много думал над этим, — что у нас в руках один проект, а сметы нет. Не скрою, хотя и парторг, но еще не знаю, когда наконец спустят эту смету. А Назиров, товарищи, собирается уезжать.
— Куда?!
— В деревню.
— В командировку, что ли?
— Нет, главным инженером в МТС.
Все трое, задумавшись, молчали.
— А я — то недоумевал, — сказал Сулейман, глубоко вздохнув, — почему это он ходит, будто с луны свалился… Вот оно в чем дело, оказывается… А кто же на заводе останется, га? — вдруг резко повернулся он.
— Оттого, что уедет Назиров, завод не обезлюдеет, Сулейман Уразметович, — сказал Сидорин. — Дали бы этот проект цеху. Вот штука в чем! Нам без него дышать нельзя.
— Да не только нам, всему заводу, — добавил Матвей Яковлевич.
— Точно, — присоединился Сидорин. — Я вот и хотел от имени цехового партбюро и профкома поднять этот вопрос перед руководством завода. Как вы считаете? Конечно, скажу, если что, — коммунисты будут в первых рядах.
— Правильно, — стукнул Сулейман рукой по столу так, что детали стронулись с места. — Поначалу директор крепко взялся за это дело, а потом что-то поостыл. Придется напомнить.
Матвей Яковлевич был такого же мнения.
— Тогда так, — сказал Сидорин, приободрившись, — я начинаю действовать…
Старики переглянулись и многозначительно кивнули головой.
— Давай, действуй, — решился Сулейман. — Лиха беда начало.
Поговорив и с рабочими второй смены, Сидорин зашел к Гаязову. Гаязов, заметно сдавший после болезни, с восхищением оглядел его крепкую, дышащую здоровьем фигуру.
Гаязову понравилось намерение бюро цеховой парторганизации начать производственное осуществление проекта Назирова. Он выслушал Сидорина внимательно, затем поинтересовался, каково его мнение насчет истинной причины такого быстрого согласия на отъезд Назирова.
Сидорин, видимо, уже думал об этом.
— Ну, во-первых, не такой он парень, чтоб шарахаться от работы… — ответил он без колебаний. — А беда его в том, что сердечные дела его вот так идут. — Алеша помахал обеими руками так, как дети крутят в воде воронки. — Сами подумайте, он Гульчиру любит, а Гульчира с ним разговаривать не желает. Идмас он избегает, а та день и ночь преследует его. Такие две женщины кого угодно могут с ума свести. Тут уж, как говорит наш брат моряк, кидай спасательный круг. Больше ничто не поможет.
— Неужели эта игра все продолжается? — удивился Гаязов.
— Продолжается, несколько в другом плане, правда. По-моему, Назиров сейчас в очень трудном положении. От Идмас он отшатнулся окончательно, а с Гульчирой не помирился. Словом, товарищ Гаязов, он сам хочет ехать в деревню, и надо его как можно скорей отправить. А здесь мы и без него справимся с перестройкой цеха. Уедет Назиров, на его место придет Акчурин. Хороший инженер. И проект знает. И желание работать есть.
Гаязов долго сидел молча. Сидорин видел, что он о чем-то глубоко задумался.
Гаязов действительно ушел в себя. К уголкам его прищуренных глаз потянулись морщинки. Он вспомнил, как Акчурин недавно, сидя вот в этой комнате, с мучительной болью говорил о своей запутанной семейной жизни, о тревоге за дочь и искренне, как показалось Гаязову, каялся в том, что за раздорами с женой совсем забросил Тамару. О том, что он хочет работать в механическом цехе, Акчурин не говорил. Сказал только, что ему надоело торчать в отделе и быть на побегушках у Пояркова, что его тянет к более самостоятельной работе.
