Однажды после нескольких выстрелов наших батарей у противника за мостом взвился большой столб дыма, а затем до нас донесся звук сильного взрыва. По всей вероятности, один из снарядов угодил туркам в хранилище огнестрельных припасов.
Через несколько дней наши наблюдатели донесли, что мост противником поправлен. Перебежчики и пленные указывали на то, что турки намерены в недалеком будущем перейти в наступление.
Ротам и командам в Мамахатуне приказано было ночью спать не раздеваясь и быть в полной боевой готовности. Дни становились тревожнее, но ночи оставались спокойными, и только иногда отдаленная стрельба нарушала их тишину.
В праздничные дни в турецкой мечети, превращенной теперь в храм святого Николая Чудотворца, совершалось богослужение. Полумесяц на куполе был заменен крестом. Внутри храма был устроен иконостас и по стенам развешаны иконы. Это было сделано командиром одного из полков, взявших Мамахатун.
Признаться, такой способ насаждения христианства мне не понравился. Все это было сделано на глазах хотя и немногочисленных, но оставшихся турок. Едва ли этим мы могли привлечь симпатии мусульманского населения, начинавшего постепенно подчиняться авторитету русской власти. Если даже их религиозное чувство не было осквернено, то все же некоторого рода посягательство на их религиозную свободу, бесспорно, было. Какие мотивы руководили командиром полка, заменившим на куполе полумесяц крестом?
Чувство религиозной мести. По-моему, турки этого не заслуживали, и если на то, может быть, и нашлись основания, то они в принципах христианства придерживались бы заповеди «око за око». У меня несколько раз зарождалась мысль: кому хотел в этом случае угодить командир одного из славных полков – начальству или духовенству? Другими словами говоря, кем ему захотелось сделаться: генералом или же каким-нибудь угодником?
Через улицу от храма стояла старинная четырехугольная башня. По словам жителей, ее постройка принадлежала к древним временам. От башни шел подземный ход, теперь обвалившийся.[195] Начало этого хода мы вместе с подполковником Коломейцевым разглядели, но дальше спуститься в него не рискнули. У турок теперь башня служила складом зерна, но в далекие прошлые времена она, наверное, имела военное назначение. По всей вероятности, она закрывала с востока приступ к мосту через Кара-Су.
Числа 8 или 9 мая мы узнали, что нас должен на днях сменить 15-й Кавказский стрелковый полк и что всю 39-ю дивизию отведут в армейский резерв. И действительно, 12 мая к нам подошел 15-й Кавказский стрелковый полк (командир полка полковник Запольский[196]). Встав бивуаком, стрелки сменили нас на другие сутки к вечеру.
Я лично сдал участок у шоссе (средний). Для большей точности и ясности мы со стрелками ночью прошли к берегу Кара-Су. Сквозь шум бегущей реки мы все же ясно слышали удары молотков и топоров работающих на мосту турок. Противник был на большом чеку. Над нами начали жалобно посвистывать пули.
Я вернулся в лощину, где помещался резерв, около 11 часов вечера. Стрелки примащивались к новым местам, а наши собирались уходить. Немного поодаль стояла сотня казаков, кажется, лабинцев.[197] Небольшая их группа, человек с двадцать, сидели вокруг костра и пели. Казаки оказались в пении большими мастерами. Их отлично сложенные голоса умело выводили прекрасные мотивы наших народных песен. Теплая звездная ночь соответствовала настроению. Ничто, ничто на свете так не может навести на милые воспоминания, как русская песня, так сильно, так образно изображающая то разгулье удалое, то безутешную тоску!
* * *Перед рассветом, чтобы не быть замеченным противником на высотах, где проходило шоссе, полк выступил из Мамахатуна. На третьи сутки под вечер мы встали бивуаком на западной окраине Илиджи, где предполагалась дневка. Мне разрешено было встать ради конюшен в прежних квартирах. На другой день утром мимо нас прошел Бакинский полк. С чувством удовлетворения давно заслуженным отдыхом мы не без интереса ловили всевозможные вести о нашей стоянке. Не помню, из каких источников, но определенно говорили, что дивизия встанет за городом Эрзерумом.
В полдень 18 мая я сидел в канцелярии своей команды и подписывал не то требования, не то какие-то ведомости. Окна канцелярии выходили на улицу. Около часу дня я увидел через окно колонну донских пластунов, двигавшихся из Эрзерума в сторону Аш-Калы. Строго говоря, их движение напоминало мне не колонну, а какое-то шествие группами, на больших и различных дистанциях.
Другими словами, казаки шли как хотели, не придерживаясь никакого установленного порядка. Вид у них был далеко не воинственный и даже унылый. Большая половина их была людьми преклонных годов, больше думающих о станице и о семье, чем о победе.
Лампасная пехота, ползуны – величали их за глаза. В смысле настоящей пехоты донцы далеко уступали ей в должной стойкости, подвижности и подготовке. Да и неудивительно. Что же могло выйти из бывшего конника, теперь безлошадника, человека в годах и никогда не знавшего службы пехотинца? Какое заблуждение и непонимание. В пехоту отдавать тех, которые никому не нужны и никуда не годны. Создать суррогат на пехоту, ее пародию – вещь очень легкая, но выковать настоящую пехоту, теперешнюю царицу полей, нужны умение, время и отличный к тому же материал.
Ошибка былых времен. Из донцов могла получиться настоящая пехота. Ведь прекраснее материала, как донца-казака, желать не приходится. И Тихий Дон мог бы гордиться пластунами, как гордится теперь ими Кубань.
– Далеко ли Бог несет, Гавлилычи? – услышал я с улицы голос своего пулеметчика, вечно веселого Блажчука.
– На позицию, – ответил ему нехотя кто-то из донцов.
– Ну, ну, держитесь там, Гавлилычи. Ноне Османка больно сердит, того и гляди, что напрет, – продолжал Блажчук.
– А хорошо на Дону, на дому, да на печи, да калачи, – добавил еще чей-то голос из пулеметчиков.
– А ты там помолчи, – огрызнулся другой казак.
– А почему вы, Гавлилычи, так растянулись? – не без претензии на иронию спросил задира Блажчук. – Голова у вас тут, а хвост еще не вылез из Эрзерума.
– Связь держат с крепостью, – добавил кто-то из моих людей, после чего раздался дружный смех многих пулеметчиков.
Это подтрунивание, конечно, не понравилось казакам, и в ответ понесся ряд крепких слов. Может быть, такого рода прения сторон продолжились бы и дальше, но вмешавшийся властный голос фельдфебеля Цымбаленко положил всему конец.
Вслед за первым батальоном донцов потянулся другой, за ним артиллерия, парк и санитарный отряд.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
