Вытянувшись из села, 4-й батальон последовал в южном направлении. Дорога проходила по лощине вблизи артиллерийской позиции, а затем, приблизительно в полуверсте, круто спускалась в глубокий овраг.
Артиллерия стреляла очередями. С ревом отскакивали один за другим стальные тела орудий, после чего они плавно возвращались в первоначальное положение. Над батареей и над нашей колонной все чаще и чаще стали появляться «журавли», то есть высокие разрывы неприятельских шрапнелей.
Кое-какие из них рвались и над покинутым нами селом. Но вот, в тот момент, когда мой взвод был почти в створе последнего орудия, я услышал сначала подозрительный свист, а затем сильный треск. Конь подо мной дрогнул и метнулся в сторону так, что я с трудом удержался в седле. Над нами, визжа металлическим звуком, пронесся шрапнельный стакан. Одновременно я увидел, что прислуга крайнего орудия частью попадала, частью заметалась и о чем-то кричала. Через минуту я был у пушки. Разрыв последней шрапнели для противника оказался удачным. Наводчик у орудия лежал убитым, а несколько номеров прислуги получили тяжелые ранения. Наступившая пауза продолжалась недолго. Прислуга была заменена, а раненых понесли в Кизилджу. Когда я возвращался к колонне, то орудие вновь начало стрелять.
Спустившись в овраг, мы с версту шли по нему, а после, преодолев несколько высот, или, как люди выражались, поныряв около двух часов, мы подошли к участку команды пеших разведчиков.
Над нами шла сильная ружейная трескотня. Получив от прапорщика Бочка сведения об обстановке, подполковник Квартовкин приказал мне ознакомиться с местностью в целях ее использования для стрельбы из пулеметов.
Я со своими пулеметными унтер-офицерами и с дальномерщиком стал взбираться на крутую каменистую гору. Взяв сравнительно большую высоту, мы дальше последовали по плато, местами покрытому камнями. Шагах в 250–300 плато срывалось в крутой овраг. Противоположная сторона оврага занималась противником, до которого было от 800 до 900 шагов. Далее на юг и на юго-восток овраг постепенно расширялся и переходил в широкую лощину. Как и следовало ожидать, противник нас заметил и открыл сильный огонь. Дальнейшее движение пришлось продолжить перебежками, от складки до складки, или до больших камней.
Наконец мы остановились на линии цепи разведчиков. Небольшая возвышенность дала мне возможность рассмотреть местность, что пришлось делать с большой предосторожностью, так как малейшее движение вызывало сильную стрельбу противника. Пули безостановочно щелкали над нами. Рядом со мной лежал убитый разведчик. Бедняга был убит за несколько минут до нашего подхода. Он лежал на спине с распростертыми руками. Лицо его было бледно, а из головы сочилась кровь. Вблизи лежала его окровавленная фуражка. Я убедился, что единственной позицией для моих пулеметов при наступлении батальона будет то место, где сейчас я находился.
Роты под прикрытием моего огня должны будут спуститься в овраг и двигаться на окопы противника, поддержанные пулеметами до критической дистанции.
Окончив наблюдения, я с людьми, провожаемый трескотней пуль, вернулся вниз к батальону. Здесь уже картина была другого свойства. Люди преспокойно уписывали консервы, курили, боролись, совершенно не задумываясь над тем, что через несколько минут, может быть, кому-нибудь из них не суждено больше будет жить. Еще немного ниже мои пулеметчики спали преспокойным сном. Кони с отпущенными подпругами щипали сочную траву.
В одиннадцатом часу справа от нас послышалась учащенная ружейная стрельба, а вскоре после того заработали со всех сторон пулеметы. Их ритмический звук резко выделялся среди поднявшегося хаоса ружейной стрельбы.
Глухо, как бы выстукивая молотком, работали турецкие пулеметы, а наши старались их перегнать быстротой темпа стрельбы. Поднявшись на ближайшую высоту, я увидел цепи 1-го и 2-го батальонов. Они сошлись с противником на 1000 шагов и находились под разрывами сотен шрапнелей. Увидев, что сейчас наступил момент для атаки, подполковник Квартовкин приказал батальону приготовиться к делу. Три роты должны были следовать в цепи, а четвертая в резерве.[202] Я с пулеметами отправился вперед к разведчикам, где по заданию должен был занять позицию и ждать подхода цепей. Через несколько минут я был опять под трескотней назойливых пуль. Вот одна щелкнула под самым ухом, другая впилась в землю перед носом. Полевая сумка с картами оказалась простреленной. Добежал до складки местности; у обрыва пулеметы изготовились к бою. Нас противник пока не видел. Но вот стрельба участилась. Противник заметил приближавшиеся ко мне наши цепи. Поднялся настоящий свинцовый ливень, от которого, как мне казалось, не было никакого спасения.
Я открыл огонь. Без всяких поправок струя пуль ложилась по самым окопам противника. Цепи пробежали мимо нас и скрылись за обрывом. Мои пулеметчики вошли в боевой экстаз. Они выпускали ленту за лентой. Один раз лишь пришлось сделать перерыв ради замены воды в кожухах.[203] Турки против нас почти притихли. Приближалась критическая дистанция. Послышалось «ура». 13-я рота пошла в штыки.
Я уже хотел сняться с позиции и последовать вперед, как был остановлен криком солдата, бежавшего к нам со стороны левого фланга.
– Командир батальона приказали вам помочь четырнадцатой роте, – доложил он мне, запыхавшись.
Я с взводом бегом направился влево по краю обрыва. Пробежав шагов 400, я увидел внизу, в глубокой лощине, залегшую в камнях 14-ю роту. Она находилась под убийственным ружейным и пулеметным огнем.
Левее ее двигалась 15-я рота, впереди которой окопов противника не было видно, но над нею все время появлялись белые шрапнельные дымки. Я решил остановиться и немедленно открыть огонь по противнику, занимавшему позиции на противоположном скате лощины.
Лишь только успел я скомандовать прицел, как над нами затрещала масса пуль. Они неслись непрерывным роем, и в вихре их шума мой голос оказался бессильным. Я понял, что мы попали под пулеметный огонь. Еще момент этой ужасной трескотни, и я среди пыли от рикошетных пуль увидел, что наводчик 1-го пулемета Каюдин, сидевший на седле треноги пулемета, упал. Его помощник пулеметчик Щибря выпустил коробку с патронной лентой и, взмахнув руками, свалился как подкошенный. Наводчик второго пулемета Блажчук свесил правую руку, из которой сочилась кровь. Второй номер Кленов лежал у пулемета, и на его груди виднелось кровавое пятно. Унтер-офицер Свинолупов с перебитой ногой старался ползком скрыться за камнем. Наверное, я тоже подвергся бы ранению, а может быть, и смерти, если бы не камень, за которым я скрылся. Вихрь пуль в момент прекратился. Противник перенес огонь опять на роту. Я высунулся из-за камня. Мои пулеметы стояли без прислуги и молчаливо смотрели вперед, а вокруг раздавались стоны раненых. Рота по-прежнему оставалась в камнях, расстреливаемая противником. Всмотревшись в окопы последнего, я ясно увидел четыре их пулемета, безостановочно строчившие по роте. В бинокль я заметил их офицера, стоявшего во весь рост в плаще и в лакированных сапогах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
