Он лежал в траве, в больших изорванных ботинках, перетянутых обмотками. Неподвижный, остановленный каким-то странным удивлением взор устремлен в небо.
По пути сюда погибли его товарищи. Добрался только он, и еще не замелся по краю гречишного поля широкий и взъяренный след его.
— Вот и ушли наши-то, — услышал Сергей Елагин.
Он лежал у стены, под кручей наваленной соломы в сарае Палаши Семиловой. Это она наткнулась на него в лесу.
— Как ушли? А я? — Сергей хотел встать, от слабости и от отчаяния свалился.
Губы его затряслись. Зарылся лицом в солому. Душно, горячо и мокро от слез.
— Не надо, милый. Всем теперь такая жизнь. Тут-то, может, и лучше. Поправишься и пойдешь, — сказала Палаша.
Она сидела, поджав ноги, и юбка казалась копной, в которую зарылась до пояса Палаша. Кофточка, как из гречишных цветов — и белая, и розовая, туманилась перед Сергеем.
Бледный лоб его холодила испарина. Палаша наклонилась, погладила его голову.
— Не бойся. Спрячу. Никто не найдет.
— Дай воды.
Она зачерпнула ковшом из стоявшего тут же ведра и остановилась.
* * *
Немцы подожгли лес с трех сторон.
Огонь должен был гнать наших из Красного бора в болота через горловину, с двух сторон которой встали автоматчики, таились пулеметы, минометы, танки, на случай, если русские попытаются прорваться. А в болоте добьет авиация: полягут, сгорят в камышах. Из недр пожара сквозило раскаленным ветром. Потоки пламени надвигались, и небо над лесом было сумрачно, как в затмение.
Улетали птицы, змеи ползли от своих буреломов, все живое уходило от огня. Деревья с покорностью принимали пламя. В глубине пожара они стояли как сверкающие столбы. Казалось, преисподняя извергалась и затапливала землю. Два батальона пехоты, находившиеся в лесу еще в начале пожара, оврагом прошли к северной оконечности бора и вместе с полком Невидова, вырвавшись из дыма, опаленные, в ярости сбили заслон и двинулись к дороге, закрытые от немцев горевшим лесом. Тем часом наши, преодолев болото, поставили заслон по одну из сторон горловины и главными силами ударили через дорогу. Расположение их напоминало рогатину: один конец ее распорол дорогу, другой — всей отлучиной — сдерживал немцев, которых прижимал пожар.
То, что предназначалось нам, постигло врагов.
Немцы заметались и бросились в болото под удары своей авиации, горели в охваченных пламенем камышах, тонули в прорвах, кричали, ослепленные огнем.
Вихерт и Флеминг, находясь на другой стороне горловины, были потрясены: русские, словно бы без труда, одним ходом смешали все.
На этот ход надо было решиться, одолеть версты непроходимых болот или, завязнув, погибнуть в них. Были затоплены пушки, раненые лошади. Люди шли по трясине по пояс и по горло с поднятыми винтовками, стволами и станинами пулеметов на плечах.
На камышовых снопах перебирались через прорвы, несли раненых.
Всю ночь без отдыха шло скрытое от врага, неустанное движение вперед, к дороге. Насыпь ее лилово мрачнела над горизонтом.
Утром, перед последним броском в ждущем еще тяжелом пути, солдаты затихли.
Лежали в камышах, под кустами, в высокой болотной осоке, и болото казалось безлюдным. Садились вороны на спящих, как на мертвых.
И вот теперь поток хлынул через насыпь.
Командир, седой, с моложавым лицом майор, стоял под склоном, в тени дуба, выслушивал донесения, приказывал и глядел на бегущих мимо солдат. Они проносились и скатывались по склону, исчезали в осиннике.
А на насыпи поднимались стволы винтовок, каски, хрустел песок и скрежетали камни под сапогами. В жарком воздухе стоял запах пота, мелькали юные лица и забородевшие, чистые и в прокопченных бинтах, реяли в рядах звезды политруков и отливали рубиново командирские петлицы на расстегнутых воротниках; котелки, фляжки, кобуры оттягивали кожаные и брезентовые ремни. Весь боеприпас на руках — в противогазных сумках патроны и гранаты.
Быстро прошла женщина, опустив голову в фуражке.
Военврач.
— Поля!
Она оглянулась. Большие темные глаза встретились с глазами седого майора.
— Простите, — сказал он.
Женщина пошла дальше…
Дементий Федорович Елагин не встретил жену, а встретил войну на рассвете в Орше. Спал на полке, когда вдруг все потрясло грохотом и по вагонам простонало железо.
В открытое окно он увидел над путями багровый смерч. В родниковой чистоте кропившего прохладой рассвета затлело тротилом.
«Война», — понял он, чувствуя, как что-то непомерно тяжелое стало сердце.
Тогда он не представлял, что постигнет страну, что в окруженных немцами лесах соберет отчаявшихся людей, будет прорываться на восток и скажет солдатам па трудной версте:
— Не врагу стоять на нашей пашне, а нам в белой рубахе, с голубым дитем, с женой золотой, радостной!
В минувшие часы они превозмогли врага. Дементий Федорович поверил не в то, что немца бить можно — и так били, он поверил в другое. Самые безнадежные и отчаянные положения, которые стремились создать немцы, эти самые положения, когда надо было, казалось, сложить оружие, поднимали силы нашей стороны до вершин такого сопротивления, что враг сам становился жертвой.
Он глядел на поток уже знавших его и веривших ему людей и думал, что это отступление, как медленное и тяжелое течение, тянуло немцев в водоворот к отдаленной и пока еще невидимой прорве.
Передовые отряды дивизии уже переправились через Березипу, вышли на тот пологий лесистый берег и с флангов прикрыли переправы, по которым тремя колоннами двинулись полки.
Все вокруг свистело, выло и бухало от ударов бомб.
Вода бурлила и тянулась смерчами, внутри которых мигал мрачный огонь. Несло течением разбитые плоты, трупы. Корчи и коряги ворочались и шлепали. Реку замарило дымом, и в эту мглу уходили солдаты и некоторые тут же проваливались в сверкнувшую бездну. Дементий Федорович укрылся со штабной группой под обрывом на берегу. Плыли со стеклянным блеском ракеты.
У самой воды вспыхнуло, на миг озарив в какой-то неподвижности людской поток, словно отлитый из железа и бронзы, и одни стояли поклонясь, опустив головы, другие с поднятыми руками куда-то звали, и в пламени висели плоты, и носилки на плечах чернели, как в скорбном шествии.
Густая, взбитая взрывами кровавая пена тянулась у берега.
«Я не мог иначе. Жизнь или смерть? Другой дороги нам нет и не будет, — думал Дементий Федорович. — Только это… пора и мне».
Он низко нахлобучил каску и посмотрел на тот берег с темными провалами в огне.
— Пошли, товарищи!
— Живей! Живей! — подхватили другие голос командира.
— Эй, живей, когда с милкой потесней!..
«Отчаянный», — и Дементий Федорович бросился в воду. Впереди колышутся каски, плоты, на которых переплавляли раненых, а дальше красные чудовищные пузыри мгновенно вспухали и лопались, и желтая жижа со смрадом волнилась.
Под ногами Дементия Федоровича дно провалилось вдруг.
«Вот и все. Пошел, — ознобило смертью и оборвало ее тьмой, и он, захлебываясь и задыхаясь, все бил и бил в эту тьму, и в мгновениях видел свет, красный и оранжевый и резко белый, который вертелся, и ломался, и поднимал над водой сгорбленных людей, и они исчезали среди грохочущих столбов. — Вот и все…» — застонав, он замахал руками, ударил перед собой, и вдруг что-то твердо и сильно толкнуло под ноги. Дементий Федорович упал на колени.
— Выбрались! — услышал он и поднялся.
Навстречу ему двигалась узкая полоска истоптанной солнечной земли.
Дементий Федорович остановился в лесу на косогоре, за поймой, у края сухого сосняка, изрытого воронками и землянками с истертой в них соломой, тряпьем и грязными бинтами.
Было видно отсюда, как по сторонам переправ колыхались горевшие поля камышей. А выше по течению вздувался свипцово простор реки, и прямо на черте горизонта, где стоял большой город, тяжело опускалось к земле кобальтовое небо. Ветер с вздрагиванием доносил оттуда знобящие муки сражения.
А с переправ все шли и шли солдаты, и перед ними зеленеющими глубинами вставал на востоке край земли родной.
Дементий Федорович посмотрел за Березину, где хмурели леса. Там, прикрывая отход дивизии, все еще бился полк.
«Нет оправдания сотворившим такую жуть на земле. Даже богу», — подумал Дементий Федорович.
* * *
Полк Невидова не уступал небольшую полоску окруженной дороги, остервенело отстреливался по эту и по ту сторону изрытой, почернелой от минных взрывов заваленной убитыми насыпи.
В небольшой лощине скапливалась группа для прорыва. Здесь две братские могилы, оставленные прошедшей дивизией, — небольшие курганы. Обгорелый и оборванный осинник напоминал пашню с торчавшими из земли кольями. А там, дальше, за стволами дремучих сосен с вспышками голубого и зеленого света замерли немецкие автоматчики.
