русский. Переполненный открытием, Есенин целый день бегал по Москве с вырезкой и показывал ее друзьям. Забежал к Эмилю Кроткому. Эмиль Кроткий славился среди друзей неизбывной страстью к мистификациям и шуточным проделкам. Как он мог пройти мимо дивного сюжета? Да еще с таким доверчивым клиентом. Спустя несколько дней Есенин получает письмо от имени вождя какой-то еврейской духовной секты с замысловатым названием. Вождь сообщал Есенину, что члены общины получили перевод его стихов на язык Торы и пришли к мысли о глубоком духовном родстве Есенина с еврейским народом. Чтобы окончательно закрепить это родство духа, остается только совершить обязательный для каждого правоверного еврея акт «соединения его с Богом», то есть обрезания. Этот акт будет совершен в пятницу в 12 часов дня на его квартире, куда к этому времени приедут доверенные люди секты со специалистом-моэлем. Письмо заканчивалось поздравлением Есенина по случаю предстоящего совершения над ним акта Божьей благости и милости. Письмо было скреплено подписью и печатью, искусно вырезанной на жженой пробке. Есенин ничуть не усомнился в его подлинности и потому лишился сна и аппетита. В то время он делил квартиру с Анатолием Мариенгофом, который был посвящен в эту затею и обязан был сообщать друзьям о переживаниях жертвы. По мере приближения роковой пятницы настроение Есенина омрачалось все больше. Я не берусь предсказывать, чем закончилась бы эта мистификация, если бы у Есенина накануне пятницы не сдали нервы. Он объявил Мариенгофу, что завтра уезжает, а куда — отказался сообщить. И только когда Есенин с чемоданчиком спускался по лестнице, нервы сдали и у Мариенгофа, который догнал друга и сдал заговорщиков с головой. Есенин от души смеялся вместе с друзьями над удачной проделкой.
Думаю, что успех Кроткого нельзя объяснить одним лишь простодушием Есенина. Быть может, сам о том не подозревая, он задел очень важную струну есенинской души, которая пролегла через гигантскую пропасть, отделявшую лапотника, крестьянского сына, воспитанника Спас-Клепиковской церковно-учительской школы от несуществующей иудейской секты. Разумеется, Есенин, несмотря на свое сугубо религиозное воспитание, был далек от восприятия «певца» как некой материализованной божественной субстанции. Но после того мистического узнавания во время чтения его стихов на древнееврейском языке («И главное, как все понятно!») поэт вошел в сверхдоверительные отношения со своим читателем. Сознательно или нет, но вводя на арамейском в свой поэтический лексикон горестный упрек из Притч Соломоновых («Или, Или, лама савахтхани?[13]»), повторенную Иисусом перед смертью, Есенин все же отдает дань распространенному представлению о «боговдохновленности поэтического творчества» (Платон: «…Поэты — не что иное, как истолкователи богов»; Овидий: «Сам Бог движет моими устами»; Лермонтов: «С тех пор, как Вечный Судия / Мне дал всеведенье пророка…»). Он отождествляет себя, «ненужного», с вождем другой иудейской секты. Он просит за себя и за Того Парня: «Отпусти в закат».
Между Есениным и евреями никогда не возникало никакого напряжения. Откуда же взялась версия о том, что смерть Есенина — вовсе не самоубийство, а убийство, к которому причастны именно евреи? С такой холодящей кровь идеей выступил на страницах «патриотической» печати Станислав Куняев и получил поддержку целой группы энтузиастов этой теории заговора. Можно было бы предположить, что Куняеву не попадались эти документы, иначе он как добросовестный исследователь за них бы ухватился. Но на сопроводительном листе папки с рукописью Повицкого стоит не одна, а две подписи Куняева, то есть он дважды работал с документом — в апреле и в сентябре 1984 года (третья принадлежит его сыну Сергею). В борьбе с мировым заговором все средства хороши…
К Есенину я и сегодня отношусь трепетно, с волнением и теплотой. Работая над книгой о теноре М. Александровиче, я раскопал в американском Национальном архиве уникальный документ, до которого не добрались есениноведы.
Список подозрительных иностранцев возглавляют С. Есенин и А. Дункан (US National Archives & Records Administration)
Документ датирован 1 октября 1922 года — днем прибытия из Гавра в Нью-Йорк океанского лайнера «Париж» с тремя примечательными пассажирами на борту: Serge Essenine, Isadora Essenine-Duncan и Voldemar Ryndzune. Последнее имя принадлежит эмигрантскому журналисту и писателю, известному в русских литературных кругах как А. Ветлугин. В тот момент он выступал в качестве переводчика и секретаря Айседоры, а впоследствии сделал имя и как голливудский сценарист и продюсер. Документ интересен сам по себе. Это список иностранцев, задержанных по прибытии для «особого расследования» (“Spesial Inquiry”). Обычно эта мера распространялась на тех, кого подозревали в нелегальной иммиграции. Но в данном случае инспектор Девинс выполнял указание BOI (Бюро расследований, предшественника ФБР), ибо в колонке «Причина задержания» Есенина упоминается «Конфиденциальная записка» № 98822/91. Другими словами, шумная слава Есенина накрыла не только «еврейских девушек», но и американских спецагентов. Не исключено, что репутацией «большевистского агента» поэт был обязан жене — американской гражданке, размахивавшей на сцене красным флагом. Быть бы супругам депортированными, если бы не активное вмешательство авторитетного менеджера танцовщицы Сола Юрока. Юрок сумел вызволить звездную пару из «следственного изолятора» для подозрительных иммигрантов на Эллис Айленде.
Власти тогда уступили, но, должно быть, впоследствии горько пожалели об этом. Во время выступления Айседоры в бостонском «Симфони-холл» скучавший за кулисами и ревновавший жену к ее славе Сергей Есенин распахнул окно и стал призывать собравшуюся толпу… любить новую Россию. Выходка поэта американцам тогда не понравилась, и супругов попросили немедленно покинуть Бостон.
* * *
Вскоре выяснилось, что и сам Юшин пал жертвой противоречивости своего героя и нуждается в психологической поддержке. Я охотно ему такую поддержку оказал своим присутствием на защите его докторской диссертации. Незадолго до того Петр Федорович презентовал мне свою книгу «Поэзия Сергея Есенина» с дарственной надписью. С этой злосчастной книги все и началось. Казалось, что карьера моего научного опекуна повисла на волоске. Алчущих его крови набился полный зал. Здесь же с комфортом расположились и две сморщенные старушки Шура и Катя — сестры давно почившего поэта, такие же высушенные, как и трескучий хворост, который они приволокли для костра научной инквизиции. Когда костер запылал, бабульки забулькали: «Смерть доценту!! Он замахнулся на наше все!». И потянулись за хворостом.
Парторг подставился, как мальчик. Он вытащил на свет божий пару архивных документов, свидетельствующих о промонархических симпатиях поэта, а также стихотворение, воспевающее царевен и «кротость юную в их ласковых сердцах», но плохо справился в книге с их интерпретацией. Мало того, Есенин, как выяснилось, за чтение стихов императрице получил в качестве царской милости именные часы, а в декабре 1917 скатился до
