заклинаний. Я просто их не знал. Билетов у него свободных не оказалось, но он сам провел меня в зал и усадил. Прощаясь, сказал: «Когда нужно приходите прямо ко мне». Я зашел через неделю. — А-а, здравствуйте, — мне показалось, что он почему-то обрадовался моему появлению. — Чем могу вам помочь? — Ничем. Просто зашел поблагодарить вас за тот вечер. — Знаете, Леня, вы первый, кто зашел в эту комнату «просто поблагодарить». Заходите ко мне «просто», когда оказываетесь поблизости. И когда нужно — тоже. Для вас я всегда отыщу местечко.
Мы подружились, несмотря на огромную разницу в возрасте — мне двадцать с копейками, ему — за шестьдесят. Я стал бывать у него дома на Юго-западе. Рассказы его длились часами — о Маяковском и Есенине, Троцком и Багрицком, Бабеле и Луначарском. В рокочущие двадцатые он организовывал им творческие вечера.
Его жена Бронислава Борисовна, маленькая поседевшая женщина с мудрыми, всепонимающими глазами, заваривала чай и ворчала на мужа, заболтавшегося и забывшего принять таблетки. Он мягко отмахивался, чтобы закончить мысль. Мне льстило, что он эти мысли доверял мне — ведь мы все еще были едва знакомы.
Однажды я забрел в ДК с единственной целью «погреться» возле Натаныча. Время было тихое — ни одного просителя, ни одного постороннего. Мне показалось, что Натаныч и в этот раз обрадовался моему появлению. Не поздоровавшись, словно я несколько минут назад вышел в буфет, он весело замахал мне рукой, заманивая поближе к его столу. — Я вам сейчас что-то покажу, чего вы не увидите ни в одном музее, — весело захлопотал Натаныч.
Сдвинув в сторону канцелярские причиндалы, он бережно развернул один из покоившихся на столе пожелтевших от времени рулонов. Это была афиша 1924 года предстоящего вечера-лекции Троцкого, которого должен был представить студенческой аудитории Нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский. Сверху легла другая — вечер Маяковского. Третья — Есенин. Тогда меня больше всего впечатлила афиша диспута об… антисемитизме с участием Луначарского. Оказывается, и в этой стране было время, когда на эту тему можно было дискутировать открыто. Сегодня за такие разговорчики и министру просвещения не поздоровилось бы. Все эти безусловно заметные события того времени объединяло имя Магида как организатора этих вечеров.
— Дмитрий Натаныч, вы же живая история, легенда. Где ваши мемуары?
— Да какая к бесу легенда! Знаете что? Хотите увидеть настоящую легенду? Приходите сегодня к нам в гости.
Легендой оказался небольшого роста человечек, увековеченный Маяковским в поэме «Хорошо»:
Мне рассказывал тихий еврей
Павел Ильич Лавут…
«Тихий еврей» оказался довольно подвижным и шумным, несмотря на почтенный возраст. Он травил анекдоты, а перед тем, как произнести соль, он делал театральную паузу, во время которой опасливо оборачивался на входную дверь, дескать, не слышит ли враг. В числе прочего, Павел Ильич рассказал, как он боролся с эпитетом, приклеенным ему Маяковским. В начальном варианте он был «грустным евреем». Протест Лавута был принят поэтом во внимание, и его администратор стал «тихим».
— Хрен редьки не слаще. — Констатировал Лавут. — Но не судиться же мне из-за этого с Маяковским.
Незадолго до смерти пребывавший в глубокой депрессии Маяковский сорвал запланированное задолго собственное выступление в клубе МГУ. Рассерженный Лавут, на которого, естественно, посыпались все шишки, явился к нему с упреками. Владимир Владимирович не нашел ничего убедительней, кроме встречного упрека:
— Ну чего раскричался? И этого крикуна я назвал «тихим евреем».
С Магидом они «сошлись на одном деле» — на организации творческого вечера того же Маяковского в 1927 году. С тех пор и дружили. Они наперебой рассказывали об этом так, словно это случилось вчера, словно не было в их жизни ни 37 года, ни войны, ни лагерей.
Павел Ильич привел меня к писателю Рахтанову, который работал над наследием погибшего в лагере друга — Даниила Хармса, предрекшего свою собственную незавидную участь:
И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес.
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.
Иногда Магид звонил мне и предлагал, нет, требовал посмотреть тот или иной спектакль в недоступных простому смертному и модных «Современнике» или «Таганке». Он сиял от счастья, когда облегчал людям доступ к искусству. Дмитрий Натанович соединял не только человека с миром искусства, но и людей между собой. Весной 70-го он позвонил мне — Леня, приходите, у меня для вас сюрприз. — И никаких объяснений. Сюрпризом оказалась очаровательная студентка психологического факультета Лена, дочь академика-кантоведа Теодора Ойзермана. Он выдал нам по билету на нашумевший спектакль «Современника» «Двое на качелях». Не знаю, какой сюрприз он обещал Лене, но ушли мы от Магидов, болтая какую-то чепуху, чтобы скрыть неловкость.
Мы встретились еще пару раз. Я сообщил Лене о том, что подумываю об отъезде в Израиль. Это был тест, который один из нас не прошел.
Вскоре Лена вышла замуж за математика Сашу Ротенберга. Перед самым отъездом я случайно встретил его в подземном переходе. Не удержался и похвастался только что обретенной свободой — выездной визой. В его глазах стояли слезы зависти.
— Мне, наверное, это никогда не удастся. — Говорил он. — Лена даже разговаривать на эту тему отказывается.
Тогда многие отказывались разговаривать на эту тему. И всех их я спустя два-три года встречал в эмиграции. Но с Леной мы больше не виделись. Следующая встреча с профессором МГУ Еленой Теодоровной Соколовой состоялась через 45 лет. В Фейсбуке.
После смерти Натаныча его вдова уехала с детьми в Израиль. Поселилась в Иерусалиме. В 1994 году Бронислава Борисовна разыскала меня благодаря радиостанции Свобода, прислала теплое грустное письмо. Вскоре она уже поила меня свежими соками в своей крохотной иерусалимской квартирке и сокрушалась, что не вела записей и не сохранила архив Натаныча.
КЛЯКСА НА ХОЛСТЕ
Пятый курс. Деканат объявил, что с обязательной педпрактикой никакой принудиловки не будет, и те, кто желают, могут сами подобрать себе школу для практики. Я незамедлительно отправился в Успенский переулок. Галина Ивановна встретила меня с распростертыми объятиями.
— Только учти, что нынешний контингент отличается от твоего выпуска. Звезд с неба не хватают.
Вызвала мою ненаглядную Елену Яковлевну Маслову:
— Лена, получай нового практиканта. Достойная смена на подходе. Узнаешь?
Маслова расплылась в улыбке:
— Конкуренция со стороны моих учеников опасна вдвойне.
— Что вы, Елена Яковлевна, какой я вам конкурент! Вы — икона, а я так, клякса на холсте.
— Ну, пойдем, подхалим, обсудим темы уроков.
Елена Яковлевна представила меня классу, сама
