распрямился, подняв свечу на уровень лица.
— Ко мне иди, саттанова крыса! — воскликнул всё больше нервничающий старик. — И фонарь свой убери. Нечего глаза слепить!
— Как скажете, — Лукка не спеша пожал плечами и мгновенно задул огонёк.
Подвал погрузился в густой мрак. Арбалет тренькнул. Что-то просвистело, лязгнуло о камень. Раздались сдавленные булькающие хрипы, и всё стихло.
— Лукка, ты живой? — тихо спросил Джулиано во тьму.
От дверей послышался такой же негромкий ответ:
— Да.
— А старик?
— Архивариус мёртв, — спокойно сообщил викарий, снова зажигая свечу после нескольких ударов кресала о кремень. — Помоги мне затолкать его в гроб и собери золото. Пусть потомки в будущем поломают голову над тем, что в могиле императора делают женские кости и скелет старика.
Слабый огонёк озарил скрюченный труп архивариуса, валяющийся на полу с ухватистой рукояткой кинжала, торчавшей из-под рёбер.
— Зачем же было его убивать? — с сожалением в голосе спросил Джулиано, вытаскивая нож из тела и вытирая острое лезвие о лохмотья библиотекаря. — Старик такой ветхий, ему хватило бы и одного удара по темечку, чтобы потерять сознание.
— Он мог запомнить моё лицо и рассказать гвардейцам о нашей ночной вылазке. Всё равно пришлось бы прирезать, — холодно заметил викарий, рассматривая разряженный арбалет.
— Также как ты прирезал ту девчонку — подружку утопленного тобой наёмника дона Кьяпетта? — спросил Джулиано, пытаясь отыскать на лице брата хотя бы намёк на раскаяние.
— Женщины слишком болтливы. Она бы обязательно донесла о случившемся городской страже или рассказала подружкам. Я не мог так рисковать, — ответил Лукка, сохраняя полную бесстрастность.
— И как тебе спится после убийства невинных, отче? — с раздражением поинтересовался юноша, старательно заталкивая труп архивариуса в прямоугольную нишу на груду старых костей.
— Очень спокойно, — не моргнув глазом, ответил викарий. — Это приходит с возрастом, Ультимо. Ты сам скоро научишься не отягощать душу бесполезными муками совести.
— Надеюсь, что я никогда не стану таким, как ты! — зло процедил Джулиано сквозь сжатые зубы.
— Тогда ты будешь ещё одним глупым и мёртвым дураком, сложившим голову за чьи-то бесполезные идеалы, — Лукка равнодушно пожал плечами, укладывая арбалет старика в мешок с инструментами.
— Честь, благородство и отвага — не пустой звук! — горячо возразил молодой де Грассо. — Любовь к отчизне и вера в бога — не пустой звук!
Викарий кардинала Франциска печально улыбнулся одним уголком рта:
— Ты плохо слушал Листрату, малыш Ультимо. Всё, что имеет значение в этом мире — это твоя жизнь и жизни твоих близких. Остальное суета и тлен. Кладбища и поля сражений полны такими же сопливыми идеалистами как ты.
Джулиано задохнулся от возмущения и стиснул кулаки. Лукка, делая вид, что не замечает этого, старательно расправил складки на внутренней стороне бриджей, маскируя дыру, образовавшуюся в ткани от прошедшей навылет стрелы:
— Какая ж паскуда этот архивариус — испортил мне самые удобные штаны! Ещё бы немного, и я мог запеть фальцетом.
— Такому, как ты, гениталии ни к чему! — огрызнулся Джулиано.
Лукка неодобрительно поджал губы, но промолчал.
Глава 59. Избавь нас от лукавого
— Et ne nos indūcas in tentatiōnem, sed libĕra nos a malo[158]… — перебирая простые буковые чётки, отец Бернар, наверное, уже в сотый раз повторил истёртые до дыр слова древней, как само истианство, молитвы.
Весь день недостроенный собор был полон блистательной, разодетой в бархат и меха публики. Весь день монах исправно трудился во славу божию, выполняя все поручения его преосвященства викария Лукки де Грассо. Думы его были чисты и благостны, все тревоги минувших дней отошли на задворки сознания. Теперь же, когда венчальная месса в соборе Святого Петра уже давно миновала, и приглашённые гости покинули величественный храм, мысли старого монаха никак не могли сосредоточиться на молитве и витали где-то далеко. Бледное, потерянное лицо малышки Кларичче и её влажные покрасневшие глаза ни в какую не желали выветриваться из памяти старика. Что будет теперь с несчастной жертвой слепой вендетты двух озлобленных семейств Лаперуджо? А Джулиано? Доживёт ли этот вспыльчивый юнец хотя бы до собственной свадьбы или так и сгинет бесславно в какой-нибудь уличной драке? Даже судьба Лукки — уже вполне рассудительного и состоявшегося мужа — волновала отца Бернара. Монах понимал, что викарий по маковку увяз в не слишком чистых делах одной из влиятельных церковных партий Конта, и искренне переживал за него.
Старик безостановочно ёрзал, переминаясь больными коленями на жёсткой соломенной циновке, вздыхал, прерывался, забывал место, на котором остановился, и начинал сызнова.
— …sed libĕra nos a malo, — повторил монах, тыкаясь лбом в утоптанный земляной пол.
— Amen. Ик, — внезапно произнёс за его спиной нетрезвый мужской голос.
Прижав чётки к груди, отец Бернар в испуге повернулся к говорящему.
— Вечер добрый, отче, — невнятно пробубнил высокий светловолосый мужчина, одетый в добротный дымчато-серый камзол с золотой нитью и чёрными опалами. — Нижайше прошу меня извинить за то, что прерываю ваши душеспасительные бормотания, но не согласитесь ли вы исповедовать сметенную душу такого старого вояки, как я?
Мужчина браво махнул указательным пальцем по аккуратной щётке пшеничных усов, размазав по ним остатки красного вина, точно рот его до этого был измазан в крови.
— Что ж — это мой святой долг перед любым чадом божьим, — смиренно согласился отец Бернар, с кряхтеньем поднимаясь на ноги.
Мужчина помог монаху и, придерживая его под локоток, нетрезвой походкой направился к выходу из крипты.
— Как ваше имя, сын мой? — спросил отец Бернар, останавливаясь посреди лестницы, чтобы перевести дух.
— Марк Арсино, граф де Вико, — ответил мужчина, прикладываясь губами к пузатой бутылке.
— Негоже доброму истианину являться на исповедь в пьяном виде, — мягко пожурил кондотьера монах.
— Пусть это будет не исповедь, монах, — согласился де Вико, тряхнув золотистыми кудрями, — считай, что мне захотелось поболтать с тобой по душам после трёх бутылок Родо.
— Неужели столь достойный сеньор не нашёл себе ныне в Папском дворце ни одного благодарного слушателя? — искренне удивился монах, приблизившись к бронзовой статуе святого Петра, стоявшей в алтаре храма.
— Папа Иоанн решил, что свадьба его дочери обойдётся без отважного кондотьера, — Марк Арсино кисло улыбнулся.
— Вас не пригласили? — отец Бернар громко вздохнул и с кряхтением опустился на одну из скамеечек для молящихся.
— Как видите, отче, этим вечером я совершенно свободен от любых обязательств перед Истардией и богом! — кондотьер печально развёл руками. — Хотите вина?
— Спасибо, но я воздержусь, — монах молитвенно сложил руки на груди.
— А я, с вашего позволения, продолжу. Вино — единственная радость, которая осталась в моей жизни, — сообщил Марк Арсино, почти целуя бутылку взасос.
— Ну
