Голос Кэтрин послышался у него за спиной. Она бежала к нему и окликала его по имени. Не понимая, почему она так спешит, Мак-Грегор поджидал ее, улыбаясь и щурясь от яркого света.
– Куда вы идете? – спросила Кэтрин, поравнявшись с ним.
– Я искал вас. Вы уже давно встали?
– С час назад. Как здесь красиво! А какое солнце! Взгляните на эти тополя, и на дорогу, и вон на тот виноградник! Совсем аллея в Миддельхарнисе.
– Какая аллея? – с недоумением спросил он.
– Аллея в Миддельхарнисе в Национальной галерее, – сказала она. – Прямо как войдете.
– А… Картина.
– В точности как здесь – тополя, виноградники, поля – все, кроме человека, подвязывающего лозу.
– А художник – англичанин?
– Нет, голландец Гоббема. Последние слова, которые Перед смертью прошептал наш художник Кром, были: «Как я любил тебя, Гоббема».
– Я, кажется, ни разу не был в Национальной галерее, – сказал Мак-Грегор.
– Нашли, чем хвастаться!
– Да, хвастаться нечем.
– Ну, не беда, – снисходительно сказала она. – Этот вид гораздо интереснее. Тот, кто знает такие вот места, может отлично обойтись без Национальной галереи. Тут гораздо лучше. И очень хорошо быть здесь с вами в такое утро!
Ему тоже было хорошо. Кэтрин в это утро была очень милостива к нему, вероятно по случаю ясной погоды. Он улыбнулся своему скептицизму, но должен был признать, что настоящая Кэтрин не может быть такой – обыкновенной, милой женщиной, которая не издевается, не нападает. Он и не хотел видеть ее такой – это не была бы тогда Кэтрин. Тем не менее он наслаждался перемирием с ней.
– Я вижу, вам нравится Иран, – сказал он.
– Странно, не правда ли? – ответила она. – Это все, должно быть, из-за вас. Мне нравится, что вы ко всему здесь относитесь так серьезно. Я ничего не знаю об Иране, но достаточно мне поглядеть на вас, чтобы понять: тут много такого, чего я одна и не увидела бы. Просто я смотрю на вас и вижу то, что вы видите.
Он кивнул и подумал: «Долго ли это будет ей нравиться?»
– Вы боитесь выдать свои чувства? – спросила Кэтрин. – Или нарочно молчите, чтобы смутить меня?
– Никогда и ничем я не смогу смутить вас.
– Неправда. Иногда вы меня даже унижаете.
Нет, это была совсем не та Кэтрин. Она сама открывала ему какие-то женственные стороны своего многогранного существа и словно стеснялась этого. Солнце пригревало так ласково, что трудно было не воспользоваться необычным настроением Кэтрин.
– А может быть, мне следовало бы унижать вас почаще.
– Может быть, – кротко согласилась она. – Но только это вряд ли пошло бы мне на пользу. Мне здесь мешают моя глупость и невежество.
– Не хитрите… – начал он.
– Я вовсе не хитрю. Вы свой человек в Иране, вы сроднились с этой страной, а я нет. Я еще не понимаю, что тут происходит, но только вы не задирайте из-за этого нос. Моя задача гораздо сложнее, чем ваша. – Она прошлась, не сгибая колен, глядя на свои пыльные башмаки. – Нет у вас крема? Терпеть не могу нечищенной обуви.
– Дайте их почистить старику, там, на веранде. О какой задаче вы говорите?
– Что такое? – сказала она. – Неужели я говорила каких-то задачах?
– Говорили.
– Как по-вашему, чем кончится спор с губернатором? – спросила она. – Разве это не задача?
– Вы говорили совсем не об этом.
– Именно об этом! Я видела вчера, как вы волновались.
– Если бы вы понимали, о чем шла речь, вы бы сами взволновались.
– Не думаю, – сказала она. – Я лично не так заинтересована во всем этом, как вы. Конечно, я могу понять, что все это значит, но ведь этого мало. Этого достаточно для вас, потому что вы сами почти что иранец. К сожалению, в споре между Джаватом и губернатором я чувствую себя сторонним человеком. Посмотрите, одноногий воробей! Вон он купается в лужице. – Кэтрин замолчала. Мак-Грегор ждал, что последует дальше, но она загляделась на воробья.
– Он не одноногий, – сказал Мак-Грегор. – Вода холодная, и он поджимает одну ногу, греет ее. Что-то запоздал воробушек, ему давно пора бы улететь на юг.
– А далеко они улетают на юг? В Африку?
– Нет, зачем же, – сказал он. – Просто туда, где нет снегов. В Иране считается счастливым предзнаменованием увидеть воробья в такое позднее время года. Женщине это обычно предвещает рождение сына.
Кэтрин присела на корточки, разглядывая воробья. Мак-Грегор стоял возле нее и ждал, что она снова заговорит о себе, но она словно забыла о начатом разговоре.
– Как вы думаете, там есть лошади? – спросила Кэтрин вставая. Она показала на низкие строения в конце аллеи. – Это, должно быть, конюшни. А возле дома я видела кавалерийских лошадей. Жалкое зрелище!
– В Иране мало хороших лошадей. На побережье и в горах есть неплохая порода, тощие на вид, но смелые коняги. А здесь встречаются по большей части некровные.
– Разве вы понимаете что-нибудь в лошадях? – изумленно спросила Кэтрин.
Он отрицательно покачал головой.
– А верхом вы ездите?
– Нам с отцом случалось ездить, – сказал он.
– Тогда пойдемте, заглянем в конюшню. Я слышала, в Иране есть крупная порода, вроде английского гунтера. Как она здесь называется?
– Это, должно быть, карабахская порода, с высокой холкой. От кого вы о ней слышали?
– Мать у меня помешана на верховой езде и охоте, – сказала Кэтрин. – Да и я была такая, пока не выросла и не поумнела. Помню смутно, какой поднялся переполох в Саннинг-Хилле, когда один полковник привез нам персидского гунтера. Конь был слишком крупный для женщины, но моя мать не успокоилась, пока не села на него. Ах, какой был красавец! Он занес мою мать на вспаханное поле, а потом ни с того ни с сего повалился и сбросил ее в грязь. С тех пор я питаю слабость к персидским лошадям, хотя никогда их больше не видела.
Мак-Грегора интересовал не столько ее рассказ, сколько откровенно неприязненный тон, каким она говорила о матери. Ему это не понравилось, и все же симпатии его были на стороне Кэтрин. Он ничего не знал о ее матери, но инстинктивно чувствовал, что Кэтрин права. Своим молчанием он открыто принял ее сторону в этом непонятном для него столкновении между матерью и дочерью.
Они свернули с аллеи на тропинку. Когда они подошли к бурому глинобитному строению, в нос им ударил резкий запах конюшни. Стойла были построены покоем, и их окружал низкий навес на грубых деревянных столбах. Под навесом суетились солдаты, налаживая перед выступлением сбрую, седла и переметные сумы. Когда Кэтрин и Мак-Грегор вошли во двор конюшни, они бросили работу и стали разглядывать пришедших.
Но так поступили только те, кто был под навесом и возле кизячных костров. Солдаты, толпившиеся в середине двора, не обратили на посторонних никакого внимания. Они были заняты чем-то лежавшим на земле. Потом Мак-Грегор услышал, как кто-то из них крикнул, должно быть предостерегая, что пришел иностранец со своей ханум. Все стихло. Мак-Грегор почувствовал, как пальцы Кэтрин сжали его локоть.
– В чем дело? – спросила она. Неужели это все из-за нас?
– Просто они не ожидали увидеть здесь женщину, – сказал он. – Не беспокойтесь.
– А что там такое происходит? – она кивнула в сторону столпившихся во дворе солдат.
– Не знаю, но мы сейчас спросим.
Они протолкались вперед сквозь толпу, которая окружала двух человек, лежавших на спине в густой пыли. Босые ноги обоих были привязаны к козлам, окровавленные ступни высоко вздернуты в воздух. Мак-Грегор не сразу разглядел их лица, потому что головы были неестественно запрокинуты, но, протолкавшись ближе, он наконец узнал лежавших на земле. Это были Джават Гочали и «высокочтимый капитан».
Кэтрин вскрикнула. – Что с ними сделали?
Мак-Грегор старался протиснуться сквозь кольцо солдат. Они кричали на него и не пропускали вперед.
– Их подвергли экзекуции, – сказал он, все еще не веря своим глазам.
– Что это значит, что с ними делают? – спрашивала Кэтрин.
– Их били по пяткам березовыми палками.
– Так растолкайте же солдат! Прорвитесь вперед!
Солдаты все еще не пускали его. Он окликнул Джавата и капитана, но они недвижно лежали в оранжевой пыли. Шеи у них были неестественно вывернуты, грудь выпячена, под ногами натекли лужицы крови. Черная фуражка Джавата валялась поодаль вместе с десятком сломанных березовых палок. Сапоги капитана нелепо торчали на рогульках козел, к которым были привязаны его ноги.
– Их убили? – крикнула Кэтрин. – Какой ужас!
Мак-Грегор отказался от попытки прорваться сквозь кольцо солдат. – Они без сознания, – сказал он. – И как это их поймали? Кэти, бегите скорее за Эссексом. Пусть сейчас же отыщет губернатора и придет с ним сюда. А я постараюсь освободить их.
– Неужели вы не можете пробиться? – Кэтрин тоже толкала солдат.
– Пробьюсь, когда вы уйдете, – сказал он. – Бегите скорей!
– Бейте их ногами!
– Ведите сюда Эссекса и губернатора! Скорей!
