глухарю можно курить бамбук, пока опера не притащат расколотого до задницы злодея. И что с нас за этот глухарь не спросят? Еще как спросят и очень скоро! Преступление на контроле в Генеральной, спецдонесение по нему писали. Убийство двух лиц из огнестрельного автоматического оружия!»
20
10 января 2000 года. Понедельник.
09.00 час. — 11.30 час.
Выбраться из затянувшейся депрессии не удавалось. Ни одно из происходящих событий не приносило удовольствия. Внимательность мужа казалась показной и вызывала раздражение, в отношениях с дочкой просматривалось отчуждение, общение с ней быстро утомляло. Но больше всего воротило от работы, переставшей приносить драйв. Дисциплинировано выполнив задание шефа, Голянкина выдала в первый январский номер материал на двести строк про двойное убийство под броским заголовком «Черный передел или белая стрела?» Развивая идею Эдуарда Мироновича, Вероника знала, что она высосана из пальца. Статья получилась мылкой, изобиловала предположениями и недосказанностями, но тем не менее, судя по отзывам читателей, создавала впечатление, что журналист обладает некими сенсационными сведениями. Между тем фактуры, подтверждающей причастность к преступлению спецслужб, в распоряжении редакции не имелось. Шеф привычно блефовал. Человек, разбирающийся в журналистской кухне, мог подумать, что это бодяга, заказной материал. Только кому придёт в голову заказывать милицию, отстойную, нищую организацию, которую в постсоветские времена не пинает в прессе только ленивый.
По настоянию шефа Голянкина авансировала развитие темы под соусом ведущегося журналистского расследования. Честного и независимого. Замысел ясен предельно — подогреть интерес читателей, повысить розничные продажи. Время сдачи второй статьи истекало сегодня вечером. В выходные Вероника заставила себя провести несколько часов за компьютером и в итоге расхандрилась совсем. То, что она с таким трудом вымучила, никуда не годилось.
На прошлой неделе прикормленный источник в погонах слил ей информашку, из одной которой можно было слепить вкусный материальчик. Милиция примеряла к убийству в качестве заказчика авторитета Острожского разлива Калачёва по кличке Клыч. Причина преступления якобы крылась в борьбе за контроль над «Первомайским» рынком, развернувшейся между столичными бандитами и местными. Эдуард Миронович, выслушав в пересказе Голянкиной официальную версию, посоветовал представить её как крайне сомнительную и двумя строчками. Всё время существования «Обозрения» шеф, являвшийся единственным учредителем издания, последовательно проводил на его страницах мысль, что местные госструктуры некомпетентны, непрофессиональны и коррумпированы. Поэтому априори докопаться до истины правоохренители не могут.
Авторитет был обозначен в черновике прописной буквой «Г».
В прошлом году Вероника имела удовольствие лично пообщаться с этим «Г», который на самом деле «К», при весьма занимательных обстоятельствах. Замещая находившегося в отпуске спортивного обозревателя, она дала в номер короткую статейку о прошедшем турнире по футболу среди дворовых команд. Спорт в чистом виде был для неё скучной материей, поэтому в публикацию Голянкина вкрапила детальку о том, что за команду ветеранов играли дословно: «бывшие авторитеты уголовной среды Калачёв и Митрохин, в прошлом неоднократно судимые». Статейка была типичной залипухой, которой заткнули дырку на полосе. На следующий день после выхода номера в редакцию пожаловали двое разгневанных мужчин, как оказалось — пресловутые Калачёв и Митрохин.
Обоим перевалило за сорок. Калачёв внешне походил на краба — широкий, почти без шеи и лобастый, как вождь мирового пролетариата. Он вошёл в кабинет враскачку, на коротких кривоватых ногах. На нём был стильный летний костюм, явно не из дешёвых. Пытаясь соответствовать прикиду, Калачёв обратился к ней на «вы». В руке он сжимал газету, сложенную на нужной странице. Суть его путаных претензий была малопонятна. То ли ему не понравилось, что в статье упомянули их фамилии всуе, то ли не пришлось по вкусу обнародование сведений о судимостях, то ли оскорбило утверждение, что авторитеты они — бывшие.
Дослушав сумбурную тираду Калачёва, Вероника, не скрывая сарказма, посоветовала ему определиться, с чем конкретно он не согласен и лучше в письменном виде.
В этом месте по-волчьи оскалился Митрохин, блеснув жёлтыми «зоновскими» зубами.
— Ты, овца, кончай глумиться! Всё ты всосала, тощая! В следующей газетке тиснешь… как это там у вас называется? Опровержение, во! Я только один раз судимый, чтоб ты знала. И судимость моя давно погашенная!
На громкие голоса заглянул кто-то из коллег. Завидев свидетелей, крабообразный Калачёв урезонил разбушевавшегося приятеля и напыщенно заявил, что они обратятся в суд за защитой чести и достоинства. За сим сладкая парочка удалилась восвояси.
Голянкина посмеялась над доморощенными авторитетами и в очередном номере в юмористическом ключе описала их визит. Реакции на вторую, гораздо более острую публикацию не последовало. Гости оставили впечатление забавных персонажей. Даже ощеривший пасть Митрохин не напугал нисколечко. В ту пору Вероника наивно верила, что журналист суть лицо неприкосновенное.
Пройдя через кошмар похищения и группового изнасилования, она испытывала леденящий ужас от одной только мысли об уголовниках. По понятной причине возможность не разворачивать тему с Клычом была воспринята ею с облегчением. Профессиональные хитрости, направленные на обеспечение личной безопасности, вроде мужского псевдонима под публикациями, теперь казались детскими уловками. Фантазировать на тему «белой стрелы» было занятием безопасным, к тому же неплохо оплачиваемым. Проблема заключалась в другом. Страшилки о таинственных киллерах из спецслужб, выуженные в интернете, нуждались хоть в каком-то фактическом обрамлении, а с конкретикой был напряг. Материал получался несолидным, рыхлым и имел право на существование разве что в жанре басни, но никак не в форме серьёзной аналитической публикации.
На утренней планёрке бодрячок-шеф поинтересовался: «Как дела у нашей Ларисы Кислинской[134]?». Голянкина лаконично, но уверенно ответила: «Не дождётесь». Публично распускать нюни по поводу того, что статья не вытанцовывается, было против её принципов.
После планёрки, заварив большую кружку крепчайшего кофе, Вероника уединилась в своей угловой каморке. В течение двух часов, не разгибая спины, она перерабатывала написанное, успокаивая себя мыслью, что ни один творческий человек не в состоянии каждый день выдавать на гора нетленку.
Затрезвонивший городской телефон Голянкина не удостоила вниманием, трубку параллельного схватили девчонки в рекламном отделе. Секунду спустя оттуда стукнули в стенку. Вероника, чертыхнувшись, что потеряла нить изложения, толкнула от себя клавиатуру, дотянулась до аппарата.
Звонила тётя Надя, сестра отца, с которой не виделись с незапамятных времён.
— Что случилось?! — Голянкина сразу встревожилась.
Тёткин голос перепугано квохтал в трубке, слышимость была отвратной, в динамике трещало.
— Верунь, тут такое у меня такое… По твоей части, племяшка… Приезжай
