скорее, покажу чего… Тут тако-ое!
Нечаянная уважительная причина прервать опостылевшее занятие пришлась кстати. Вероника сохранила написанное на дискете, извлекла её и побежала к шефу. Тот с постным выражением лица слушал монотонное бубненье главбуха.
— Эдуард Миронович, файл — «ядрёна бомба»[135], пробегитесь по диагонали, — журналистка положила перед главным дискетку с затёртой «вербатимовской» наклейкой. — У меня родственнице плохо, можно я отлучусь на часик.
Вторую фразу Голянкина произнесла в уведомительной форме. К счастью, шеф не относился к душной категории руководителей-бюрократов, для которых основным является не дело, а дисциплина, пусть даже не приносящая результатов.
Экипировка заняла ровно минуту. Кожаная кепка, повёрнутая большим козырьком набок, красный стёганый пуховик, жёлтый шарф, сложенный на шее пополам и продетый в петлю, создавали образ хулиганки с интеллектом. Стоит ли говорить, что в последнее время яркие краски одежды не гармонировали с сумеречным внутренним состоянием, самой казались проявлением дурновкусия. Назревшую необходимость смены имиджа тормозил дефицит наличности.
Перекинув через плечо сумочку на длинном ремне, Вероника стартовала. В такси или общественном транспорте она не нуждалась. Тётя Надя проживала в пятнадцати минутах ходьбы от редакции. Конечно, если напрямик, партизанскими тропами и энергичным шагом. Впрочем, по-другому передвигаться Голянкина не умела. В детстве в доме на улице Клязьменской, опоясывавшей склон холмистой старой части города, она была частым гостем. Летом гостила тут месяцами. За огородами зеленела пойма, до речки рукой подать. Тишину как в деревне только петухи нарушали. Раздолье, свобода! Казавшиеся бесконечными каникулы… Не надо ходить в школу, ни в простую, ни в музыкальную! Для двоюродного братишки Петьки и остальной компании аборигенов она была своей в доску пацанкой. Днями напролёт они купались, рыбачили, катались на лодке, на плоту сплавлялись на остров, строили там вигвам, варили в котелке уху, играли в Робинзона Крузо, в морской десант, в пиратов, гоняли по пойме на взрослых великах «под рамой», тайком курили в овраге. Куда там пионерлагерю, в котором вожатые заставляли ходить под барабан, строиться на линейку и спать в тихий час, когда спать совсем не хотелось.
Пробираясь едва приметными извилистыми тропками вдоль глухих заборов слободки, Вероника ностальгировала по безвозвратно ушедшему.
Нынче в крайнем щитовом домике на Клязьменской — запустенье. Хозяин дядя Паша замёрз пьяным ещё в девяносто первом накануне женского дня, преподнёс супружнице подарок. Конопатый сорванец Петька, унаследовавший от бати любовь к граненому стакану, в девяносто пятом повесился, не выйдя из многонедельного запоя после развода и увольнения с работы по тридцать третьей статье КЗоТа[136]. На чердаке повесился, где в детстве они устраивали штаб…
Последнюю тридцатиметровку пришлось преодолевать по щиколотку в снегу. Завидев пробиравшуюся по целине племянницу, тётя Надя отлипла от окна в терраске. Гулко топая, хозяйка осторожно спустилась по крутым ступеням крыльца, попутно прикрикнула на залаявшую собаку: «Цыц, Пальма!». Лязгнула засовом, с усилием отворила калитку, впуская во двор.
— Чего стряслось, тёть Надь?! — Вероника зашмыгивала покрасневшим носом.
В суматохе даже поздороваться по-человечески забыла.
Тётка, обряженная в ветхое пальто с вытертым беличьим воротником и дырявый пуховый платок, беззвучно разевала рот, из которого вырывалось лишь сипение, как из сломанного крана. Зато за спиной её у конуры вовсю бесновалась и рвалась с цепи дворняга чёрной масти. Голянкина попыталась увещевать её: «Пальма, Пальма, что ты такая сердитая», но это была не та Пальма, которая знала её девчонкой и с которой они искали клад на пепелище цыганского дома. Чужую оглушительно облаивала дочь Пальмы, а может быть, и внучка.
— Да что с тобой, тёть Надь?
Хозяйка раздражённо отмахнулась, помотала головой и потащила за рукав к забору.
— Глянь-ка, Веруш, — к тётке вернулся дар речи.
Двор был расчищен от снега за исключением угла. Там из высокого сугроба косо торчал черенок лопаты. Тут же в снегу чернело ещё что-то, откопанное на две трети. При приближении «что-то» оказалось спортивной сумкой из синтетической ткани, покоробленной и обледенелой, очевидно, долгое время хранившейся на холоде. Молния, вшитая по верху сумки, была расстегнута, через щель виднелся предмет внутри. Тётя Надя, прошептав: «Спаси, Господи!», осторожно растянула в противоположные стороны ручки.
Голянкина заглянула в отделение и увидела лежавший на дне наискось автомат. Это была модификация автомата Калашникова, который разбирали на время на уроках начальной военной подготовки в школе. «Калаш» имел пристегнутый чёрный рожок, а вот приклада у него не было. Поэтому он и поместился в сумке. Металлические части оружия заиндевели, само оно имело вид притихший и зловещий. Судя по тому, что из отделения явственно ощущались навязчивые запахи оружейного масла и сгоревшего пороха, автомат спрятали в сумку сразу после стрельбы.
— Вот какое раскопала… — Тётка неожиданно стала оседать в сугроб.
Журналистка успела подхватить её под мышки. Пожилая женщина, несмотря на малый рост и худобу, неумолимо влекла Голянкину за собой вбок и вниз. С трудом удалось Веронике довести родственницу до крыльца и усадить там на скользких ступенях.
— Плохо тебе, тёть Надя? — Синеющее лицо тётки пугало, она была сердечницей. — «Скорую» вызвать?
Хозяйка, закрыв глаза, согласно кивала головой. Концы серого платка, узлом стянутые под подбородком, развязались, открыв дряблую шею. Голянкина, перевернув содержимое болтавшейся на боку сумки, выхватила «мобильный».
— Ч-чёрт! — По закону подлости в нужный момент сдох аккумулятор, дисплей мобильника уныло серел.
— Тётя Надя, откуда ты мне звонила? — Вероника тормошила женщину, зная, что в доме её телефона отродясь не было.
— От уличкома… от Али Демьяновой, — не открывая глаз, прошептала тётка.
— Где она живёт?!
— Через два прогона… красная крыша… ой, давит как, родненькая…
— Потерпи, тёть Надь, я бегом! — Журналистка, хрустя подошвами по снегу, метнулась к калитке.
Лишней минуты на то, чтобы завести тётку в дом, в тепло и спрятать сумку с автоматом, не имелось.
21
10 января 2000 года. Понедельник.
11.00 час. — 11.30 час.
Стук в дверь оборвал напряжённый мыслительный процесс в голове начинающего руководителя.
В кабинет заглянул старший опер МРО Петрушин:
— Разрешите, Александр Михайлович?
Кораблёв много работал с Валерой по убийствам, они приятельствовали, неоднократно выпивали на пару или в компаниях в честь раскрытия преступлений и по другим поводам. Поэтому Саша отреагировал на «выканье» опера в свойственной ему манере — заозирался с преувеличенной тревогой.
— А чего, тут еще кто-то есть, Валер?! Вроде у тебя раньше в глазах не двоилось?
Петрушин,
