Карамазов не верит ни в бога, ни в бессмертие, ни в возможность счастья на земле. По его мнению, можно, махнув рукой на все «условности», стать самому человеко-богом. Философия Карамазова — это детский бунт, неумение разбираться в мировых вопросах, злая клевета на жизнь», — рассуждал Корнелий. Он пришел к единственно правильному, по его мнению, выводу: для личного и общего благополучия нужно бороться против всякого угнетения. Не испытав на себе лично гнета классовой несправедливости, Корнелий, однако, был в душе сторонником революции. Восстание крестьян в Карисмерети, жестокая расправа народогвардейцев над старым Годжаспиром навсегда остались в его памяти, оказали огромное влияние на его мировоззрение.
ПОЗОРНАЯ ВОЙНА
Ты видал петушью драку,
Бестолковый этот спор?
Клювом в клюв бойцы сцепились,
Сбиты гребни, кровь со шпор…
Вдруг хватает их собака,
Забежавшая во двор…
Д. Гурамишвили
1
Сандро Хотивари жил на третьем этаже большого дома по Коргановской улице, как раз против дома, в котором поселился Корнелий, только на противоположном берегу Куры. Он снимал комнату в квартире вдовы Варвары Мачабели. Прежде эта комната была кабинетом ее мужа — доктора Мераба Мачабели. В ней стояли старомодные мягкие кресла, тахта, покрытая ковром, и ломберный стол.
Вдова доктора, красивая смуглая женщина, свободно владела английским и французским языками и обучала своих детей — Отара и Манану.
Участь молодых людей, снимающих комнаты в семьях, подобных Макашвили и Мачабели, часто бывает очень схожа. Обычно дочери таких почтенных хозяек, как Вардо и Варвара, связывают свою судьбу с квартирантами-студентами. Но случается, конечно, и так, что у этих молодых людей неожиданно появляются соперники. Сандро Хотивари учитывал это и никогда никого не приглашал к себе. Если же в доме Мачабели помимо его желания появлялся какой-нибудь молодой человек и пытался ухаживать за Мананой, то он обходился с ним так недружелюбно, что у того навсегда отпадала охота бывать там. Зная о любви Корнелия к Нино, Сандро не считал его своим соперником и охотно с ним дружил.
В ясную погоду приятели, разделенные рекой, отворив окна, переговаривались при помощи платков. Но сегодня день был пасмурный, туманный, окно в комнате Сандро было закрыто, и Корнелий не знал, к кому пойти, «чтобы думы свои поверить». Выйдя на улицу, он услышал со стороны Верийского спуска все нарастающий грохот: к мосту приближались войска — впереди кавалерия, затем пехота, колонну замыкала артиллерия. Корнелий остановился у моста в толпе народа. Впереди батареи ехал на Гяуре капитан Алексидзе. Узнав солдат и офицеров своей батареи, Корнелий укрылся за деревом и оттуда украдкой продолжал выглядывать.
По мостовой грохотали орудия — батарея снова выступала на фронт. Среди одетых по-походному артиллеристов Корнелий заметил и Сандро Хотивари. Он не выдержал и направился к приятелю, замахавшему ему приветственно рукой.
Сандро придержал коня около тротуара. Корнелий вспомнил, как на этом же коне Сандро Хотивари сопровождал двуколку, на которой отвозили в Боржом смертельно раненного Григория Цагуришвили. Мысль о смерти вызвала в нем чувство жалости к Сандро, уходившему на фронт.
— Куда? — спросил он приятеля.
— В Шулаверы.
— При орудиях все старые наши ребята?
— Да, почти все старые. Капитан тебя вспомнил, просил разыскать как хорошего наводчика.
— Но вы уже отправляетесь, когда же я успею?..
— Если захочешь, на фронте нас найдешь, — заметил Сандро и придержал лошадь.
Корнелий шел рядом с ним.
— Вчера, — принялся рассказывать Сандро, — у пленного армянского офицера нашли оперативную карту. Они окончательно обнаглели, прут прямо на Тифлис!
— Неужели это правда?
— Я тебе говорю…
Привокзальная площадь заполнена войсками. Дул холодный декабрьский ветер. У трамвайного павильона собрались офицеры, друзья и родные, провожавшие их. Вскоре туда же подошли Вардо, Нино, Эло, Маргарита вместе с сопровождавшими их Джибо и Миха, одетым в солдатскую форму. Корнелий остановился вблизи, пользуясь тем, что в густой толпе его трудно было заметить.
Эло и Нино, перебежав улицу, зашли в гастрономический магазин. Вардо смеялась, разговаривая с Миха; между ним и семейством Макашвили произошло, очевидно, полное примирение.
Взяв под руку Маргариту, Джибо увлек ее за угол трамвайного павильона. Прижимаясь к Джибо всем телом, она что-то шептала ему на ухо.
Эло и Нино вышли из магазина, оглядели улицу — не едет ли трамвай или автомобиль? — и, взявшись за руки, побежали обратно к трамвайному павильону. Они смеялись и неловко откидывали в стороны ноги, точно бегуны, покрывшие дальнюю дистанцию и выбившиеся из сил. Покупки — кулек со сладостями и консервы — были переданы Миха.
«Помирились», — окончательно заключил Корнелий, внимательно глядя на Нино и Эло. Щеки у них разрумянились. Словно школьницы, стояли они перед Миха, глядя на него широко раскрытыми, ласковыми глазами, пока он укладывал подарки в полевую сумку.
«Очевидно, Миха едет на фронт только для того, чтобы помириться со своей женой», — продолжал гадать Корнелий. Гнев и растерянность обуревали его. Все вызывало в нем теперь отвращение, раздражало. Эло обменивалась улыбкой с мужем. «Какая глупая у нее улыбка! — подумал Корнелий. — Да и у Нино не лучше… У обеих какие-то большие, уродливые рты. И как только раньше я этого не замечал? И лица глупые, кукольные, розовощекие…»
Он заметил приближавшихся Платона и Эстатэ. Платон был в черном пальто и котелке, чисто, как всегда, выбрит. Подойдя к женщинам, он снял аристократическим жестом перчатку, приподнял котелок и, склонившись, поцеловал поочередно женщинам руки.
— Как поживаете? Совсем нас забыли, — журила его Вардо. — Вы чем-то недовольны?..
— Кто может быть доволен, сударыня, своей жизнью в наше время? Но это отнюдь не значит, что я могу забыть ваше очаровательное семейство, — рассыпался в любезностях Платон и, надевая перчатку, с нежной улыбкой взглянул на Нино. Нетрудно было догадаться, почему он не может забыть семейство Макашвили.
Вардо была польщена.
— Скоро день святой Нино, надеюсь видеть вас тамадой за нашим столом, — протянула грудным голосом Вардо и, прищурив черные глаза, улыбнулась.
— О да! День святой Нино мы отпразднуем на славу, — ответил Платон и, подойдя к Нино, принялся ей что-то шептать.
— Платон забывает, что четырнадцатого января он еще будет в Баку, — вмешался в разговор Эстатэ.
— Как? — в один голос воскликнули Вардо и Нино и, приподняв брови, взглянули на Платона с таким выражением, словно его отсутствие на именинах грозило провалом делу большой государственной важности.
— Ах, да! Забыл вам сказать… — пояснил Платон. — Я получил из Баку письмо от моего друга, знаменитого русского поэта и философа Вячеслава Иванова. Он читает в Баку лекции по античной литературе и сейчас приглашает погостить у него немного. Мы давно уже духовно сблизились с
