ним. Даст бог, к тому времени война закончится нашей победой и я подоспею из Баку, чтобы отпраздновать именины прекрасной Нино.
— А вы разве сомневаетесь в нашей победе? — удивилась Вардо.
— Не верю я в государство, созданное меньшевиками.
В это время на площади показался автомобиль, в котором сидели военный министр Георгадзе и командующий фронтом генерал Азизашвили.
В войсках произошло движение.
— Командующий, командующий… — пронеслось по рядам.
Эстатэ и Платон направились к вокзалу.
2
Правительственная комната вокзала была заполнена офицерами. Миновав ее, Эстатэ и Платон прошли в соседнюю комнату. Свет люстры падал на ковер, покрывавший весь пол. На стенах висели портреты Маркса, Энгельса, Каутского, Плеханова, Жордания и большая карта Закавказья. Посреди комнаты, около стола, покрытого красным сукном и украшенного огромными вазами, беседовали военный министр и командующий войсками. Эстатэ и Платон поздоровались с ними. Министр Георгадзе, человек среднего роста, выделялся среди окружавших очень бледным лицом и черной бородой. На столе перед ним лежала шляпа. Зная близко Эстатэ и Платона, он первым пошел им навстречу. Вслед за ним подошел и генерал Азизашвили.
Генерал был в шинели солдатского сукна. На первый взгляд его можно было принять за смуглого, коренастого крестьянина. Но черные глаза на загорелом и обветренном в походах лице глядели так повелительно, что под их взглядом у всякого отпадала охота прекословить ему.
— Как дела на фронте? — интересовались Платон и Эстатэ.
Азизашвили подошел к карте и, водя по ней пальцем, стал показывать им расположение грузинских и армянских войск, словно рассказывал хорошо заученный урок. За последние дни ему бесчисленное множество раз пришлось объяснять членам правительства, политическим и общественным деятелям военную обстановку, и это смертельно ему надоело.
Вошел начальник штаба армии. Азизашвили отдал ему ряд распоряжений.
Со стороны перрона раздался протяжный свисток паровоза и грохот поезда, ускорявшего ход. Платон выбежал из зала и, возвратившись через некоторое время, сообщил командующему:
— Бронепоезд пошел на фронт…
Азизашвили улыбнулся. На фронт теперь ежедневно уходили бронепоезда и воинские эшелоны, и панический тон Платона показался ему смешным.
— Это, верно, генерал, что в Санаинском ущелье армяне разбили наш бронепоезд? — спросил Эстатэ.
— Да, это подтверждено донесением генерала Цуцкиридзе.
— Так, значит, они в самом деле начали против нас военные действия?
— А то как же? Армянские войска ночью внезапно напали и истребили наших пограничников, — сказал глухо Георгадзе.
— Они давно готовились к этому, а мы все не верили, — упрекнул министра Эстатэ.
Георгадзе смутился.
— У пленного офицера мы обнаружили важные документы…
— Не секрет, какие? — спросил Эстатэ.
— Приказ по армянской армии, раскрывающий возмутительные планы армянского правительства.
— Как вы расцениваете военную обстановку? — спросил Эстатэ генерала.
Командующий с усмешкой оглядел Эстатэ, Платона и самого министра, словно упрекая их: «Занимались бы, господа, своим делом, сами бы не теряли зря драгоценного времени и нам бы воевать не мешали». Однако он опять подошел к карте:
— Вот здесь, в районе Садахло, войска противника заняли деревни Ашагасераль и Шулаверы.
— Боже мой, не может быть… — заволновались Эстатэ и Платон.
Министр в смущении опустил голову.
— Успокойтесь, господа, успокойтесь, — сказал генерал, — до сих пор наша армия по тактическим соображениям с боями отступала. Но сейчас мы располагаем на фронте достаточным количеством войск и такими резервами в тылу, что можем вести войну с противником, численностью в несколько раз превосходящим армянскую армию.
— Меня беспокоит то обстоятельство, что армяне начали военные действия как раз тогда, когда в Закавказье вступили англичане. Ведь дашнаки все еще вынашивают идею Великой Армении, долженствующей занять территорию между морями Черным, Каспийским и Средиземным, — говорил Эстатэ, одновременно показывая по карте территорию предполагаемой Великой Армении — турецкие вилайеты, часть Закавказья, включая левое побережье Куры до Тифлиса, и Киликию с выходом в Средиземное море.
— Вздор! — вырвалось у Азизашвили.
— Нет, не вздор. За создание Великой Армении ратует сейчас на Парижской мирной конференции армянская делегация, возглавляемая небезызвестным Нубар-пашой. Их требования поддерживают сенатор Лодж, Вильсон и Ллойд-Джордж. Не дай бог, если англичане и американцы окажут им поддержку.
— Пусть только посмеют. Мы немедленно атакуем и их войска. Известно, как воюют англичане и американцы! — горячился командующий.
— Это, генерал, к добру не приведет…
Чтобы рассеять уныние, военный министр решил поделиться с присутствующими интересной новостью.
— Господа, — начал он, — хочу сообщить вам совершенно конфиденциально весьма приятное известие. От наших делегатов Авалишвили и Гамбашидзе получена из Лондона депеша, извещающая, что переговоры с английским правительством приняли благоприятный для нас оборот. Англичане хорошо встретили наших представителей. Все говорит за то, что скоро Англия признает независимость Грузии.
— Браво! Браво! — воскликнули Эстатэ и Платон.
Они поочередно облобызали министра и командующего.
— Это знаменательное событие! Теперь ясно, что Англия конечно же не будет воевать с нами!
Однако командующий остался равнодушен к столь «радостному известию». Все его мысли по-прежнему были поглощены войной. Генерал вызвал к себе командиров дивизий и полков. Вскоре в комнате собрались офицеры, среди которых был и полковник Джибо Макашвили.
После короткого совещания Георгадзе и Азизашвили в сопровождении офицеров произвели смотр частям, отправлявшимся в поход. Эстатэ и Платон поспешили на площадь, к своим дамам. При этом Эстатэ не преминул поделиться услышанной тайной с женой, а та «под большим секретом» поспешила сообщить ее своим подругам. На другой день секретное сообщение ни для кого в городе не было тайной.
3
Пока Эстатэ делился с семьей последними новостями, войска были уведены для погрузки в вагоны. На площади остались только группы горожан, беседовавших о тяжелом продовольственном положении, возбужденно споривших о войне.
— Видно, мы мало навоевались, — возмущался в одной из групп пожилой человек в стеганом ватнике и брюках, — повезли снова пушечное мясо на новую бойню!
— Позор! Видели, как вчера гнали по Головинскому пленных армян?.. До чего мы дожили! — вставил молодой человек с газетой в руке.
— Говорят, для подъема патриотических чувств… — сказал старик рабочий.
— Эх, этот ихний меньшевистский патриотизм боком нам вылазит!
— И… родной, еще как! — заметила высокая худая женщина. — Вот пошла с кошелкой на базар и ни с чем иду обратно. Денег меньшевистских, этих самых бонов, не напасешься…
— Дышать нет больше сил! — выкрикнул с отчаянием в голосе тот же рабочий. — Обещаниями только кормят. А на деле?.. Вместо закона о восьмичасовом рабочем дне двенадцать — четырнадцать часов на голодное брюхо в цехе. Ремешок некуда больше подтягивать!.. Но и за такую работу люди держатся: поди забастуй — изобьют народогвардейцы ихние да еще и арестуют! А потеряешь работу, так и вовсе останешься на улице, как собака, подыхать с голоду!
— Да, да… — заметил молодой человек в очках, просматривавший газету. — Каждый день
