Просто выйти замуж? По крайней мере, у ребенка будет фамилия, хорошая фамилия, и нет ничего зазорного в том, чтобы носить имя далекого, безвестного отца.
Тереза снова вздохнула. Ладно, это подождет до конца осады или до того, как ребенок поправится.
И вдруг, словно черная туча, промелькнула мысль: что, если Шарп погибнет во время осады? Тереза пожала плечами. Она скажет всем, что они поженились перед самой осадой, и никто не сможет этого опровергнуть.
Хейксвилл дождался, когда обе ее руки окажутся заняты подпругой, и перескочил через загородку. Блеснул штык, сержант схватил девушку за волосы, со всей силы потянул вниз. Она дернулась, упала навзничь, он приставил острие штыка к ее горлу, придавил волосы коленом.
– Привет, крошка.
Тереза молчала. Она лежала на спине, рядом с лошадью; над ней нависло перевернутое мужское лицо. Хейксвилл облизнулся:
– Португалка, да?
Сержант хохотнул. Это подарок богов к его первому дню в новой роте. Он держал штык у горла жертвы и не торопясь рассматривал ее. Лошадь зашевелилась, но лошадей Хейксвилл не боялся. Теперь он стоял на коленях сбоку от девушки и громко хихикал. Красавица, гораздо красивее, чем казалось в щель.
– Говоришь по-английски?
Девушка молчала. Он надавил штыком, чуть-чуть, даже кожу не поранил.
– Говоришь по-английски, крошка?
Похоже, что нет, да это и не важно, она уже ничего не расскажет, ни на английском, ни на португальском. За изнасилование вешают, значит придется ее убить, разве что он ей приглянется, но это вряд ли. Хотя и не исключено. Была одна сучка на Андаманских островах, слепая… Нет, непохоже, что этакая красавица откликнется на его ласку.
Девушка совсем не выглядела напуганной, это смущало и сбивало с толку. Странно, но она не визжала, как другие, просто спокойно смотрела большими черными глазами из-под длиннющих ресниц. Может, еще завизжит, но к этому Хейксвилл был готов. В ту же секунду он схватит ее за горло и вставит в рот штык. Дальше остается вдвигать штык, пока она не начнет задыхаться. Семнадцать дюймов заостренного металла, торчащего изо рта, заставят ее вцепиться сержанту в руку, и в таком положении, Хейксвилл знал, они не кричат и не дергаются, и так легче всего убить одним коротким, резким движением. Тело можно будет спрятать под соломой в дальнем углу конюшни; даже если его найдут, на сержанта никто не подумает. Он гоготнул:
– Обадайя Хейксвилл, крошка, к твоим услугам.
Девушка неожиданно обезоруживающе улыбнулась:
– А-бал-дя?
Он замер и едва не убрал штык. Засомневался, но кивнул:
– Сержант Обадайя Хейксвилл, крошка, и, если ты не против, я спешу.
– Сар-жан? Si? – Она снова улыбнулась. – Сар-жан А-бал-дя Хек-свин? Si? – Она с нежностью растягивала слова.
Хейксвилл растерялся. В конюшне, конечно, темно, но не так же, чтобы не видеть его лица. Однако, похоже, он ей понравился. В этом нет ничего невозможного, и все равно не стоит тянуть. Наоборот, стоит поторапливаться.
– Верно, красавица, сержант. Муча импортанте[11].
Ему не хватало места, чертова лошадь стояла слишком близко, но девчонка снова улыбнулась и похлопала по соломе рядом с собой.
– Importante?
Он улыбнулся, довольный, что произвел такое впечатление, чуть отвел штык:
– Ладно, давай двигайся.
Она кивнула, снова улыбнулась, завела руки за голову и облизнула губы. Хейксвилл поневоле перевел глаза на ее обтянутые штанами длинные, стройные ноги и не заметил, как она выхватила из ножен на спине кинжал. Он возился с пуговицами, когда лезвие полоснуло его по лицу. Брызнула кровь. В ту же секунду девушка подобрала колени и с размаху толкнула сержанта под задние ноги лошади. Хейксвилл взвыл, размахнулся штыком, но девушка оказалась проворнее: нож резанул по запястью, штык выпал, девушка отпихнула его ногой и, как заяц, юркнула под брюхо лошади.
– Сучка!
Хейксвилл ринулся за ней, но она уже схватила штык, так что пришлось отскочить, и тогда она выругалась на быстром, бойком английском. Сержант утер с лица кровь и плюнул в нее.
Она рассмеялась, сидя на корточках под лошадью, повела штыком:
– Иди сюда, Обадайя, отними.
Сержант встал и попятился к проходу между стойлами. Он по-прежнему преграждал ей дорогу к выходу и не терял надежды. Утер лицо. Рана пустяковая, запястье сгибается. Ухмыльнулся:
– Я тебя поимею, крошка, а потом изрежу на мелкие кусочки! – Гоготнул, дернул головой. – Чертова португальская шлюшка!
Она по-прежнему держалась между лошадью и деревянной перегородкой. Едва он шагнул вперед, она выпрямилась, все так же сжимая его штык и улыбаясь.
При виде штыка Хейксвилл замер. Девушка держала его низко, готовая пырнуть, и, похоже, ничуть не боялась. Он подумал было броситься на нее, но девка была, похоже, и впрямь отчаянная, и он отступил, оставаясь между ней и дверью и высматривая вилы, которые должны быть где-то в конюшне. Он хотел эту девушку; она была красивая; он ее хотел и собирался получить свое; его лицо дергалось; в голове стучали слова. Он ее поимеет, поимеет, поимеет. И тут он увидел вилы. Отпрыгнул назад, повернулся, схватил черенок.
Девушка была уже рядом. Смелая для португальской шлюшки! Хейксвилл еле увернулся от штыка. Вот чертовка! Она проскочила к двери, но открывать не стала, остановилась, развернулась лицом к сержанту, выставила штык. Она ругалась по-испански, на языке, богатом оскорблениями, и смеялась своим словам.
Хейксвилл подумал, что это португальский, язык, которого он, как, впрочем, и испанского, не знал, но одно было ясно: его отнюдь не превозносят. Он взял вилы наперевес и двинулся на девушку. Ей не отразить нападения. Сержант ухмыльнулся:
– Не осложняй себе жизнь, крошка! Брось штык! Ну же, бросай!
Тереза хотела убить его сама, не оставлять это Шарпу, и она перешла на английский, чтобы спровоцировать яростную, непродуманную атаку. Она тщательно составила фразу, повторила ее про себя и рассмеялась Хейксвиллу в лицо:
– Твоя мать была свинья, ее продали жабе.
Он закричал, гнев полыхнул как порох. «Моя мать!» Ринулся вперед, размахивая вилами, и Тереза вонзила бы штык с меткостью епископа, пригвождающего смертный грех, если бы дверь не открылась, задев вилы, и безобразный сержант не потерял бы равновесия и не упал. Но поскольку произошло именно это, штык вошел в пустой воздух.
Хейксвилл развернулся в падении; хлынувший в дверь солнечный свет ослепил его; он успел заметить лишь исполинскую тень и башмак. Его пнули, как не пинали никогда в жизни, подняли, швырнули о стену, но он крепко держал вилы и скалился в лицо обидчику.
Чертов сержант-ирландец! Хейксвилл выпрямился и пошел на Харпера с вилами, но тот просто ухватился за острия и развел их в стороны. Хейксвилл давил что
