плохая экипировка для данной погоды. Хотелось закричать, взорваться, разбрасывая искры гнева по двору, но вместо этого, просто набросил куртку на ее трясущиеся плечи.
— Кролик, я могу спрогнозировать все на час вперед. Ты сейчас покричишь, потом остановишься, чтобы высказаться, потом решишь послушать меня, но, как только я произнесу первое слово, закроешь уши и начнешь петь. И тогда…
— …тогда ты сгребешь меня в охапку и отнесешь в спальню… — прошептала она, оглядывая заснеженный двор.
— Да. Все так и будет. Давай пропустим истерику и перейдем к диалогу до того, как ты подхватишь воспаление легких?
— Какой диалог, милый мой Олеженька? О чем говорить? О том, как ты оказался «засланцем», мишенью которого стал мой отец? О том, что я, как дура влюбилась в палача? Идиотка! Ведь я все понимала, видела, знала. Библиотекарей не называют Призраками. Но снова закрывала глаза, надеясь, что все образуется!
— Это я тебе сказал, что прислан убить твоего старика?
— Нет… Но…
— Или ты услышала это?
— Нет.
— Тогда получается, что ты сама в своей прелестной головке придумала то, чего нет? Сама придумала — сама обиделась? Я говорил, что тебя нельзя оставлять одну? Ты способна поругаться и обидеться на саму себя. Не имея никаких фактов, сделала выводы? Да? Ты из тех лицемеров и моралистов, которые без основания, беспочвенно обвиняют человека, приписывая ему все грехи этого мира? Думаешь выученные с детства морали — единственно правильные? Они думают, что если будут делать так, как научили родители, то всегда будут казаться чистыми и правильными. Но после института преподы исчезают, нам некому ставить оценки. Никто не оценивает нас, поэтому хватит поступать так, как учили! Правда не в этом! Да и девочки не всегда влюбляются в библиотекарей, Янка. А убийцам и палачам тоже свойственны чувства. Ты глухая и слепая. Бл*дь!! Я предупреждал, что тебе придется сделать выбор. Но не думал, что это случится так рано. Любовь, говоришь? — не смог больше сдерживаться и рассмеялся. От громкого звука снег, мирно лежавший на еловых ветках, посыпался прямо на меня, осыпая плечи и голову. — Что такое любовь? Это доверие! Ты должна была мне верить! А вместо этого ты додумала то, чего нет. Жалеешь, что не осталась с отцом? — сделав шаг вперед, схватил ее за локоть и тряхнул, что было сил. Белоснежные локоны на миг взмыли в воздух, а потом с шлепком рухнули на грубую ткань куртки. Голубые глаза округлились, но наконец-то перестали шарить по двору, зафиксировавшись на мне
— Ты думаешь, что твоего отца не за что «убрать»? Думаешь, он не заслуживает этого? Нет, милая моя. Вращаясь в этой болотной грязи, невозможно остаться чистым. Думаешь, ты чиста? Нет, Кролик. Ты с нами. А теперь давай поговорим?
— Я не хочу! Ничего не хочу. Отвези меня домой!
— Здорово… — мое сердце рухнуло от того, что именно этот диалог я проигрывал каждый день, отправляясь на пробежку. Именно этот разговор я угадал, вплоть до ее горького вздоха. Находил нужные слова, аргументы…. Но теперь… Я был пуст. В груди ухнуло. — Отлично. А как же твое — навсегда, рядом и любовь до гроба? Как? Яна? Это просто слова? Просто скажи, что ты мне врала, и я отпущу тебя. Отвезу к отцу и больше никогда не появлюсь в городе. Но ты только скажи!
— Но он мой отец! — взвыла она.
— Ничего с твоим отцом не случится! — хрип вырвался из моей груди, образуя морозный клубок пара. — Если захочешь поговорить, я буду дома. Но запомни, пока ты мне не скажешь, что врала, за периметр этой территории не выйдешь. Ясно?
***
— Ну, почему????
Почти влетел в душевую кабину, матовое стекло задрожало, заполняя тишину ванной противным звуком. Почему я всегда оказываюсь прав? Почему? Я ненавижу людей. Ненавижу их слабости, грехи и жалость к самим себе. Ненавижу себя, потому что тоже человек, позволивший себе слабость. Стоило лишь на миг забыться, как снова наступил на те же грабли. Отчего-то решил, что она не такая. Что она видит меня настоящего! Я поверил. Подпустил…
Бинт намок и соскользнул с опухшего колена. Светлый кафель стал окрашиваться алым цветом. Но я не ощущал собственного тела. Оно было чужим, онемевшим, уязвленным. Не моим. Сжал кулак и, как обычно, стал пересчитывать шрамы, пытаясь успокоиться. Дыхание пропало. Остались только нервные всхлипы и жадное глотание горячего влажного воздуха. Прислонившись к ледяному кафелю, стал пальцами перебирать бугры на коже, рисуя в воображении воспоминания. В клубах пара стали всплывать картинки операций, выполненных мной за последние десять лет. Я помнил каждую передрягу до малейшей мелочи. Как только самые последние были пересчитаны, положил руку на правый бок, где был самый первый… Самый важный. Все, с чего и началось. Как только пальцы коснулись выпуклости, тело сжалось, легкие перестали раздуваться, набирая кислород, а грудь заныла от невыносимой боли воспоминаний….
Я всю жизнь иду, оглядываясь по сторонам. Нет, не назад, а по сторонам. Внимательно изучаю тех, кто справа и слева, разглядываю тех, кто впереди, абсолютно не обращая внимания на то, что сзади. Стараюсь идти в строю, плечо к плечу с людьми, с которыми свела судьба. Стараюсь слиться с толпой, не выделяясь на их фоне. Но, как только я расслабляюсь и позволяю себе прикрыть глаза, то мгновенно теряю простой путь, погрязая в болоте лжи, боли, крови и человеческой подлости. Судьба давно не баловала меня, подкидывая вновь и вновь испытания для собственной шкуры. Иногда останавливаюсь и думаю, что бы сделал, если начать все заново? Смог бы я пройти мимо тогда, девять лет назад?
Накинув халат, вышел из душа. От горячей воды кожа пылала, а внутри было холодно. Сердце делало медленные толчки, словно нехотя перекачивая кровь. Первое, что я увидел, открыв дверь кабинета — Янку. Она стояла у окна, нервно теребя занавеску. Слышала, что я вошел, но ничего не сказала, продолжая хранить молчание.
— Моя жизнь и до тебя напоминала «американские горки». Причем с самого детства. Не все выросли на перине. Я видел мать только по выходным, потому что остальное время был в интернате, где и познакомился с Пахой. Она работала по шестнадцать часов на машиностроительном заводе, приходя домой только чтобы поспать. Как только мой брат вернулся
