из армии, ей стало легче, и меня забрали из интерната, устроив в обыкновенную школу. Не нравится тебе мой характер? Трудно со мной договориться? А как мне быть мягким и послушным, когда меня пинают по почкам с самого окончания школы? Как мне оставаться улыбчивым мальчуганом? Как? Как спокойно хоронить близких? Как смотреть на два гроба с телами любимых и единственных? Ну, а после встречи с тобой, меня вообще выкинуло на «встречку»…
Яна
— Что? Так потрепала за полгода? — рассмеялась и тут же осеклась. Откуда этот смех? Прикусив губу, обернулась.
Олег стоял у противоположного окна и курил, выдыхая дым в едва открытое окно. Красивые длинные пальцы крепко сжимали черный фильтр. Он смотрел в окно. Точеный профиль, прямой нос, глубоко посаженные глаза, яркая линия скул, мягкие губы. Все было таким родным и настоящим. Рядом с ним мне было хорошо и спокойно. Хотелось разреветься и попросить все забыть. Не хотелось ни говорить, ни рыться в болоте боли и темноте воспоминаний. Видела, как его бровь нервно подергивается, а губы то и дело поджимаются.
— За полгода говоришь? — Олег обернулся, впившись в меня своим невыносимо острым взглядом.
По венам потекли реки боли. Его боли. Страх стал окутывать, лишая возможности двигаться, дышать, чувствовать. Его лицо растянулось в улыбке, а потом грудь стала трястись, и уже через мгновение кабинет заполнился хриплым смехом. Этот звук был настолько осязаемо тяжелым, казалось, что можно зачерпнуть ладонью, ощутив лед, переполнявший его. Вдруг он замолчал и опустил голову, сосредоточившись на тлеющем кончике сигареты. Что-то чужое, холодное появилось в его профиле. С влажных волос падали капли, глаза были чуть прищурены, а руки настолько напряжены, что даже через хлопок халата проступал рельеф мышц.
Только сейчас заметила расплывающееся пятно крови на светлом паркете. Тонкие струйки бежали по мускулистым икрам, оставляя отвратительные разводы. Но ему было все равно, он просто стоял, гоняя в голове какие-то мысли. Я не понимала, почему здесь? Почему, несмотря на нечаянно подслушанные слова, не могу заставить себя перестать трепетать и таять? Почему даже сейчас мне больно от одного его вида. Я так реально ощущаю боль в колене, будто это моя нога подстрелена. Подхватив аптечку с подоконника, подошла к Олегу. Едва притронувшись к его локтю, вздрогнула от резкого поворота головы.
Зажмурилась, боясь обжечься об гневные искры глаз, но застыла, прижимая к груди пластмассовый короб. Мне хотелось плакать. Просто сесть на пол и разрыдаться. То, что я видела, было нереальным. Абсолютно зеркальная поверхность зеленых глаз превратилась в мутную пропасть, на которой то и дело вспыхивали кадры его жизни, как в старом диафильме. Он то прищуривался, то медленно прикрывал веки, будто от боли. А мне хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этого. Я мечтала узнать его настоящего. А Олег постоянно отвечал, что единственной целью его жизни является моя безопасность. Теперь я понимаю, что мне стоило быть аккуратней с собственными желаниями, потому что они имеют свойство сбываться….
— Садись, нужно сделать перевязку! — хрип покинул пересохшее горло. Я отвернулась, чтобы разорвать зрительный контакт. Впервые поняла, что не уверена в собственной готовности узнать все, что захоронено в его душе. Олег затушил сигарету и стал быстро растирать кожу лица, пока она не покраснела. Затем сделал шаг назад и сел в кресло, откинув окровавленный подол халата. Мускулистая нога была почти полностью испачкана алыми подтеками. Достав бутылку с перекисью, стала смывать их быстрыми, рваными движениями. Старалась стереть следы его боли. Едва касаясь, водила марлевой салфеткой по коже, избегая посиневшую кожу вокруг раны. Олег не сводил с меня глаз, не подавая и признака боли. Он просто смотрел, потирая подбородок. Все его тело было расслаблено, только напряженный взгляд выдавал его. Он принимал мучительное решение.
— Мне было двадцать два, когда я решил пойти в армию. Так и не дождавшись диплома, прошел медкомиссию и отправился «сапоги топтать». Вбил себе в голову, что должен ощутить на собственной шкуре все оттенки жизни. Хотел превратиться в настоящего мужика. Мы хотели. Бояра тоже пошел служить, только его забрали в танкисты, перекинув на Кавказ, а меня отправили мерзнуть на Дальний Восток. Какими же мы были детьми! Боже! Нарисовали для себя идеальную картинку, затянув взгляды дымкой детских мечт и фантазий. На сигаретах, алкоголе, ужасах пишут предупреждение — восемнадцать плюс. Но кто сказал, что по достижению этого возраста ты становишься взрослым? Где этот ген, делающий паренька сильным и взрослым? Брехня… Но реальность долго не церемонилась со мной, оглушив по голове всем своим весом. Но собрался я довольно быстро, вернее, пришлось собраться. Будучи одиночкой, не мог себе позволить ни секунды слабости. Так началось мое взросление….
Олег замолчал. Боялась поднять глаза, чтобы не спугнуть. Несмотря на страх, любопытство оказалось сильнее. Это, как наваждение, когда человек становится для тебя всем: тем, кого ты ненавидишь, кого любишь и без кого жить не хочешь. Желание погрузиться в его мир становилось сильнее с каждым словом. Он быстро облизывал сохнущие губы и закрывал глаза ровно на три секунды. Но сейчас молчание явно затянулось. Я чуть подняла голову, чтобы понять, почему он замолчал. Двигалась медленно, лишь бы не спугнуть Олега. Сердце тихо билось, предвкушая возможность заглянуть за лёд его зеленых глаз. Хотелось притронуться к его прошлому, чтобы ощутить, что он реальный. Что здесь, рядом… Олег не сводил взгляда с пачки сигарет, оставленных на подоконнике, но потом перевел взгляд на начатую бутылку коньяка, миро ожидающую своей участи на журнальном столике. Нагнулся и наполнил два бокала — один до краев, а второй наполовину.
— Пей, — выхватив оставшийся обрезок бинта из моей руки, он вложил бокал и слегка сжал мои пальцы. Тепло пронеслось по телу, ударяя прямо в голову. — Пей…
Выдохнув, в один глоток протолкнула теплую жидкость внутрь. Горло сжалось в спазме, я открыла глаза и тут же ощутила мягкость его губ. Он прижался ко мне, закусив нижнюю зубами. Его глаза были плотно закрыты, глубокие лучики морщин расползлись вокруг глаз. Мне хотелось реветь от накатившей волны отчаяния и боли. Его боли. Тяжелые ладони легли на мои плечи. Горячее дыхание опьяняло. Долгий и такой извиняющийся поцелуй превратил меня в лужицу. Престала понимать, могла только чувствовать. Мой позвоночник превратился в ноющую цепь, звенья которой стреляли острой болью при каждом движении. Чуть пробежав языком
