Леона, как дверь открылась и в кабинет вошли Гедеон, Анаид и Арфеник. Корнелий заметил, что собравшиеся в столовой люди молча, с тревогой в глазах, заглядывали в кабинет.
Хотя армяно-грузинская война кончилась, тем не менее тифлисские армяне все еще опасались арестов.
У Гедеона и Анаид были такие печальные лица, словно Леон уже умер. Они и держали себя так, как держат себя родные умершего. Анаид, женщина с полным, приятным лицом и седыми волосами, куталась все время в черную шаль. Она села на тахту, покрытую ковром, около нее пристроились Шушаник и Арфеник. Фигуры сидевших рядом трех грустных женщин на фоне висевшего на стене большого паласа напоминали персидскую миниатюру.
Гедеон сел в кресло у письменного стола против Корнелия. Ему было лет пятьдесят, но совершенно седая голова, желтое, высохшее лицо делали его похожим на дряхлого старика. Только черные усы и борода несколько спрашивали это впечатление. Заметно было, что его точит какой-то недуг. И в самом деле, он давно уже жаловался на боли в печени, а недавно у него случилось разлитие желчи. К этому было достаточно причин. Фирма его давно уже не получала товаров ни из России, ни из-за границы. Торговать было нечем, пришлось на время закрыть магазины. И теперь ничто уже не радовало его.
Он был в старомодном, пахнувшем нафталином синем костюме: длинный, почти до колен, пиджак и короткие брюки, из-под которых, когда Гедеон клал ногу на ногу, выглядывали худые щиколотки.
Глядя на старика, Корнелий вспомнил, что этот костюм очень забавлял Кукури Зарандия. «Я обязательно попрошу у Гедеона, — шутил он, — выкройку его брюк и пиджака».
2
Женщины смотрели на Корнелия с надеждой. Гедеон же избегал встречаться с ним взглядом. Облокотившись на стол, он подпер кулаком щеку и задумчиво уставился глазами в одну точку.
От жалости к удрученному горем отцу на глаза Арфеник и Шушаник навернулись слезы.
Корнелий решил начать разговор первым:
— Я получил ваше письмо…
— Да, я вынужден был написать вам, — прервал Гедеон и, подняв голову, взглянул на Корнелия. Их взоры встретились.
Не выдержав взгляда Гедеона, Корнелий отвернулся. Оба они чувствовали себя очень неловко, и оба понимали, какая пропасть легла между ними после грузино-армянской войны. Им казалось, что и они тоже повинны в ней.
Их настроение, очевидно, передалось и женщинам. Беседа никак не клеилась.
Наконец Гедеон прервал молчание:
— Леона арестовали. Вы с ним были друзья, и я подумал: может быть, Корнелий поможет?..
— Разумеется, помогу, — отвечал Корнелий, и на сердце у него стало как-то легче.
— Помоги, сынок, помоги! — воскликнула Анаид и, обхватив колени руками, горестно склонила голову.
— Да что с вами? Ведь ничего страшного с Леоном пока не случилось! — принялся успокаивать ее Корнелий.
— Как же не случилось? — удивленно произнесла безутешная мать. — Говорят, что арестованных армян загоняют в концентрационный лагерь. Это ужасно — ведь там сыпной тиф…
— Успокойтесь, я был другом Леону, другом и остался: я сделаю все, чтобы освободить его.
— Помоги, сынок, сейчас же помоги!.. А то он погибнет, — снова стала просить Анаид.
Гедеон исподлобья взглянул на молодого человека, проверяя, правду тот говорит или лукавит. Перехватив этот недоверчивый взгляд, Корнелий прямо и решительно посмотрел Гедеону в глаза. Нахмуренное лицо купца постепенно прояснялось. Между ними завязался оживленный разговор. Гедеон оказался очень интересным, начитанным собеседником, обладавшим большим жизненным опытом и широким кругозором.
Глядя на смуглое лицо Гедеона, на его черную бороду, большие глаза и орлиный нос, Корнелий думал: «Он похож на Ашурбанипала, только на потомке бесстрашного полководца урартов лежит печать трагедии его народа, подвергавшегося на протяжении многих веков угнетению со стороны жестоких завоевателей. Его печальные глаза как бы оплакивают безотрадную участь своего народа, рассеянного по всей земле и терпящего всяческие унижения».
Тем временем Гедеон говорил об Урарту, о великой древней Армении, побежденной Римом, о печальной участи армян, живущих в турецких вилайетах, и о сотнях тысяч несчастных, выселенных на верную гибель в пустыни Сирии и в Месопотамию. Виновниками трагической судьбы турецких армян Гедеон считал правительства России и Англии.
— Знаю я англичан, насмотрелся на них в Калькутте и в Каире, — сказал он.
— Вы бывали в Индии и в Египте? — спросил Корнелий.
— Как же, — ответил Гедеон и принялся рассказывать о своих поездках в далекие страны.
Но убитая горем Анаид напустилась на него:
— Тоже, нашел время! Сын погибает в тюрьме, а он тут Калькутту расписывает! — Потом повернулась к Корнелию: — Как вы думаете помочь Леону? — спросила она его со вздохом.
— Что-нибудь придумаю, не беспокойтесь.
— Надо скорей… Потом будет поздно. Я так боюсь за Леона.
— Говорят, тому, кто попадет в руки к начальнику Особого отряда Кедия, не так-то легко освободиться, — уныло заметил Гедеон.
— Я знаю людей повыше Кедия, — обнадежил его Корнелий.
— А разве не мог бы помочь Леону ваш хороший знакомый, Эстатэ Макашвили? — спросила молчавшая до сих пор Шушаник.
Корнелий смутился, так как знал, что Эстатэ палец о палец не ударит, чтобы освободить Леона. Но обрадованный Гедеон ухватился за эту мысль:
— Если Эстатэ Макашвили похлопочет, то, конечно, Леона освободят.
— Корнелий, дорогой, попросите его! — взмолилась Анаид.
Корнелий встал. Заверив еще раз, что сделает все, чтобы освободить Леона, он направился к выходу.
МАРГАРИТА
…Берегись ее роскошных волос… Если она охватит извивами своих кос какого-нибудь юношу, то уж больше из них не выпустит.
Гёте
1
«Что делать, куда пойти, к кому обратиться? — спрашивал себя Корнелий, когда за ним захлопнулась дверь дома, в котором жила семья Мерабян. — Я дал слово родителям Леона, и если не сдержу его, то они вправе будут назвать меня обманщиком и лицемером».
Он приближался к Кирочной улице. Из открытых дверей немецкой кирки доносились звуки органа и пение:
Dies irae, dies ilia
Solvet saeclum in favilla…[8]
Воображению Корнелия представилась гётевская Гретхен: почти лишившись чувств, сидит она на церковной скамье, стыдясь греха, стараясь скрыть свой позор от людских глаз. Соблазненная и бессердечно брошенная любимым человеком, она в пении хора и в звуках органа слышит трубы приближающегося Страшного суда, и ее исстрадавшаяся душа сотрясается от ужаса…
Неожиданно перед Корнелием встали печальные, увлажненные слезами глаза Нино. Казалось, он даже услышал ее тихий родной голос: «Мы обязательно должны встретиться…» Лихорадочное нетерпение охватило его: «Когда же, когда же, наконец, мы встретимся? Как много должен я сказать ей. Может быть, я причинил ей страшные страдания?»
Корнелий хотел перейти улицу, но кто-то окликнул его
