человеке.
Незадолго до казачьего восстания на Тереке, когда мы проживали в станице Новоосетинской, мы узнали, что к полковнику Хабаеву, влиятельному казаку станицы, приехал в гости наш командир, полковник Анзоров. Мы сочли долгом ему явиться. Он встретил нас с распростертыми объятиями и восклицанием: «Штабс-ротмистр Николайчик! Поручик Арсеньев!..» Мы были каждый на чин ниже, и, называя нас так, Анзоров соблюдал традицию кавалерии. Как оказалось, он приехал к Хабаеву договориться о совместном восстании, желая перейти с кабардинцами на эту сторону Терека и присоединиться к казакам. Оживленно разговаривая с нами и посвящая нас в свои планы, он говорил: «Мне нужны офицеры, которые шли бы впереди, а кабардинцы от них не отстанут». По причинам, оставшимся нам неизвестными, предложение его принято не было, о чем главари готовившегося восстания потом, вероятно, не один раз пожалели. Встреченный с почетом и свойственным осетинам радушием полковник Анзоров уехал огорченный и раздосадованный. Впоследствии восстание в Кабарде возглавил не он, а энергичный и дельный, но непомерно честолюбивый ротмистр Заур-Бек Даутоков-Серебряков[588]. В 1918 году он организовал в Кабарде противобольшевистскую борьбу и сыграл в Белом движении большую роль, создав из своих земляков дивизию шестиполкового состава. Анзоров, служивший прежде всего идее, не считаясь с чинами, стал в подчинение младшего своего однополчанина и принял в дивизии у Серебрякова командование одним из отрядов и, будучи раненным, остался в строю. За взятие повторными атаками в конном строю станицы Суворовской он был представлен командованием к производству через чин в генералы.
Одним из первых вступил в отряд Анзорова во время первого восстания против большевиков в 1918 году поручик нашего полка Абаев, убитый в конной атаке на Пятницкий базар в Кисловодске, на пулеметы в лоб, которую, как всегда, вел лично бесстрашный Мудар Анзоров. На царицынском фронте, заменяя начальника дивизии генерала Бековича-Черкасского[589], Анзоров был ранен во второй раз. Полная воинских подвигов жизнь его закончилась в эмиграции, в Сирии, весной 1927 года. В газете «Возрождение» от 25 июля 1927 года был помещен его некролог.
В отряде Мудара Анзорова погиб также и корнет нашего полка князь Иван Церетели, но, увы, погиб не от пули врага, а от кинжала соратника. Порывистая и горячая натура Вано проявилась полностью после роспуска Кабардинского полка в Нальчике. Несмотря на уговоры друзей, Церетели решил остаться в Нальчике и ждать прихода большевиков. С ним остались и несколько всадников его взвода. Жили они скрываясь и часто меняя квартиры. Как князь мог скрываться в таком маленьком местечке, где все знали друг друга, было совершенно непонятно. Ведь в ту пору это был даже не город, а слобода. Живя в подполье, Церетели решил начать свою борьбу против большевиков с убийства комиссара Сахарова. После обстоятельной разведки привычек и образа жизни последнего, выбрав ненастный день, Вано в сумерки отправился в гостиницу, где жил Сахаров. Спокойно пройдя мимо часового и поднявшись по лестнице, он постучал в дверь номера и объявил приоткрывшему дверь комиссару, что прислан к нему с письмом. Оглядев Церетели и видя перед собой одного человека, как он думал – мальчика-подростка, Сахаров вышел к нему в коридор. Церетели выхватил из ножен кинжал и по рукоятку всадил его комиссару в грудь, после чего, сбежав вниз и проскочив мимо растерявшегося часового, исчез в наступившей темноте.
Сахаров, как рассказывал мне сам Церетели, заревел, как бык, – это был крупного роста грузин, сильный и грузный человек, – и кинулся вслед за ним с кинжалом, торчавшим у него в груди, так как Вано не мог его выдернуть. В таком виде Сахаров выбежал на улицу и лишь там упал мертвым. Рана была смертельной.
Чтобы оценить смелость Церетели, нужно знать, что в нижнем этаже дома помещалась красноармейская часть. Прошло несколько недель, большевики закрепили свою власть и положение, и все было, по-видимому, спокойно. Нуждаясь в деньгах, местный совет затребовал из Владикавказа крупную сумму в 200—250 тысяч рублей, выслав за ними верных людей с конвоем. Возвращаясь домой, они должны были пройти через горы на лошадях. Вано, с несколькими преданными ему всадниками, подкараулил их в одном ущелье и всех перебил, разделив деньги между участниками нападения.
Прошло еще несколько недель. Большевики успокоились и назначили в Нальчике, в зале реального училища, какое-то торжество. Собрались все местные большевистские власти и расселись в первых рядах. Зал был переполнен народом и красноармейцами. Вдруг, перед самым началом торжества, на сцене появился Церетели, всем известный в лицо и повсюду разыскиваемый, причем за его голову была назначена крупная награда. Зал замер от неожиданности. Церетели шагнул к рампе, по-мальчишески сделал «нос» сидевшей в первых рядах публике и выбежал вон. Произошел переполох, его кинулись искать, оцепили здание, но все было безрезультатно: Церетели исчез.
С началом действий отряда Даутокова-Серебрякова Церетели явился одним из первых к Анзорову, участвовал во многих боях и после освобождения Кавказа от большевиков, уже в мирной обстановке, был убит прапорщиком нашего же полка Султаном Инароковым, как мне передавали. Умирая, Вано просил простить убийцу и не мстить за него. Что послужило поводом к убийству, осталось неизвестным.
В станицах Черноярской и Новоосетинской мы с Николайчиком провели около двух месяцев, когда, наконец, началось восстание. 17 июля произошел первый бой с большевиками в городе Моздоке. Восстание подготовлялось в крупном масштабе, предполагалось надежным людям просочиться в состав формировавшихся большевиками на Минеральных Водах красноармейских отборных частей, одной из которых должен был командовать войсковой старшина К.К. Агоев. Он знал поручика Николайчика и записал нас обоих в свой отряд, и мы должны были уже выехать к месту нашего нового служения и получили маршрут с указанием верных людей, когда внезапно произошло столкновение в Моздоке, которое заставило руководителей восстания раскрыть карты. Фронт создался под станицей Прохладной. Войсковой старшина Агоев сформировал небольшой партизанский отряд, главным образом из офицеров, около 40 человек, которых он, смеясь, называл «любителями сильных ощущений». Сам Агоев был человек чрезвычайно решительный и совершенно выдающийся по своей храбрости. Георгиевский кавалер. 4 июля мы с поручиком Николайчиком были уже в станице Ставропольской в составе этого отряда, приняв предварительно участие в бою в Моздоке. Через несколько дней отряд наш разросся, и поручик Николайчик получил в командование сотню, а я взвод. Несмотря на ненависть к большевикам, казаки, однако, дрались неохотно, дисциплины не было. Эсеровское правительство Бичерахова (брата генерала), возглавлявшее восстание, боялось влияния офицеров, дискредитировало их и не позволяло ношения погон. Не хватало и боевых припасов, так что случалось, что пехота, идя в бой, получала по три
