уже, а толпа — все гуще. Я думал уже не о замке, а о том, как выбраться
из этой бесконечной удушливой ловушки. Но, куда бы я ни сворачивал,
становилось только хуже. Края уродливых крыш смыкались над головой,
словно беззубые челюсти; узкие кривые улочки переплетались и извивались,
подобно кишкам, и на камнях вокруг блестела уже не просто сырость, а
мутная густая слизь. Откуда-то доносились влажные, липко чавкающие
звуки.
И вдруг все кончилось. Из кишкообразного туннеля, погруженного в
серо-зеленый полумрак, я выскочил на широкую прямую улицу, залитую
солнечным светом. И эта улица вела прямо к замку; между мной и ним не
было больше никаких препятствий. Я шагнул в сторону своей цели, и в тот
же миг в плечо мне впился железный крюк.
Я обернулся и увидел Гюнтера. "Уже уходите, сударь? — спросил он с
укоризной. — А как же представление? У меня честный хлеб!" "Я спешу!" -
ответил я, пытаясь избавиться от крюка. "Вы должны на это посмотреть, -
возразил однорукий, вонзая крюк все глубже. — А то они могут подумать,
что вы ими брезгуете. Честно говоря, меня самого тошнит. Но к ним в плен
лучше живым не попадать."
И он буквально потащил меня за собой в противоположную от замка
сторону. Я не чувствовал боли от крюка, но и выдернуть его никак не мог.
Мы оказались на большой круглой площади, сплошь запруженной уродами один
безобразнее другого. Невозможно было определить, где здесь циркачи, а
где зрители. В центре площади, в окружении цирковых кибиток, возвышался
помост с высоким столбом, утыканным ржавыми, в засохшей крови шипами. Со
столба свисали цепи, ждущие свою жертву.
Первой моей мыслью было, что столб предназначен для меня. Но толпа
на площади не проявила ко мне никакого интереса. И даже Гюнтер,
устремивший свой взгляд в сторону помоста, перестал давить на свой крюк,
и я, наконец, легко выдернул его. Скосив взгляд на плечо, где осталось
небольшое пятнышко крови, я подумал, что надо непременно обработать
рану, пока не началось заражение. Пользуясь тем, что уроды были целиком
поглощены ожиданием уготованного им зрелища, я принялся сперва бочком, а
затем все более решительно выбираться из толпы. Но, когда я уже
повернулся спиной к столбу и увидел впереди дорогу к сияющему замку,
позади раздался полный испуга и боли крик: "Дольф! Помоги!"
Я резко обернулся. Двое ражих бородатых палачей волокли к столбу
Эвелину. На палачах были красные маски, но я знал, что левого зовут
Жеан, а правого — Жакоб. Девочка тщетно пыталась вырваться из их
волосатых лап. Я видел, что она в крови. Но это, очевидно, была только
прелюдия.
Я сунул руку под куртку, но не нашел там того, что искал. Вместо
этого в руке у меня оказался свиток. Это было последнее письмо моего
учителя. Меня это ничуть не удивило. Что может быть закономерней, чем
сочетание теоретического запрета с практической невозможностью его
нарушить?
Я толкнулся было обратно в толпу, но она, по-прежнему не обращая на
меня внимания, лишь слабо колыхнулась, как плотная единая масса, даже и
не думая расступаться. Эвьет уже втащили на помост и, лязгая железом,
приковывали к столбу. К Жеану и Жакобу присоединился третий палач -
жидкобородый карлик с длинным, больше его собственного роста, факелом в
руке.
"Отпустите ее! — в отчаянии закричал я, ни на миг, впрочем, не
веря, что это поможет. — Отпустите ее, вы, тупые уроды!"
Вот теперь они меня заметили. Сотни, тысячи безглазых лиц
повернулись в мою сторону. Еще совсем недавно каждое из них было
безобразно по-своему, теперь же все они выглядели одинаково — словно
отвислое, липкое сырое тесто. И они — медленно, зато все разом -
двинулись на меня.
Мне ничего не оставалось, как отбиваться от них руками и ногами. Их
плоть и на ощупь оказалась рыхлой, липкой и скользкой. Но пахла она не
тестом, а трупной гнилью. Я рвал эту мерзкую вязкую массу, барахтался в
ней, но они наваливались со всех сторон. Я уже даже не видел за ними
помоста, только слышал крики Эвьет, все более страшные, и пытался
прорваться к ней, одновременно понимая, что не успею, никак не успею — а
затем раздался треск пламени, и крик оборвался на самой высокой и жуткой
ноте…
Я проснулся с бешено колотящимся сердцем. Лицо и шея были мокрые от
пота. А рядом со мной, свернувшись калачиком, спокойно спала Эвьет,
живая и невредимая.
День уже клонился к вечеру, тени деревьев наполовину затопили
поляну, но еще не добрались до наших голов. Лицо девочки, озаренное
золотистым вечерним светом, было всего в нескольких дюймах от моего. Мне
и прежде доводилось видеть ее спящей, но как-то не приходило в голову
присматриваться. Если я просыпался первым, то будил ее или, напротив,
давал ей еще немного поспать, но сам в любом случае сразу принимался за
дела. А сейчас — должно быть, по контрасту с только что пережитым во сне
ужасом — я просто лежал рядом и смотрел, словно вернувшаяся реальность
все еще казалась мне хрупкой и неустойчивой, и я боялся ее спугнуть.
Меня поразило выражение лица Эвьет. Оно было таким мирным и безмятежным!
Не лицо охотницы, идущей по следу, не лицо воительницы, планирующей и
осуществляющей возмездие врагу, не лицо дворянки, вынужденной взять на
себя все заботы о своем разоренном поместье. Даже не лицо ученицы,
обдумывающей слова учителя, хотя это ее выражение нравилось мне больше
всего. Но ни в каком из бодрствующих обличий ее невинность и чистота не
проступали столь полно. Словно… словно я впервые увидел ее без
доспехов и оружия. Словно она была гостьей из другого мира, где злоба,
подлость, насилие и убийство не поджидают за каждым углом, а уставший
может просто прилечь на мягкую траву и задремать, где ему вздумается, не
боясь ни четвероногих, ни куда более страшных двуногих хищников… Ее
пушистые ресницы слегка подрагивали — ей что-то снилось, но уж точно не
кошмары; надутые губки (обычно твердо сжатые в упрямую линию) были чуть
приоткрыты в легкой полуулыбке. Глядя на Эвьет, я вдруг подумал, что
спящая девочка — это, наверное, одно из самых трогательных зрелищ на
свете. Хотелось укрыть ее, защитить от всех опасностей, от всего зла
этого мира…
Тьфу, черт. Что еще за нежности? Не говоря уже о том, что слово
"нежность" вообще не из моего лексикона, Эвелина отнюдь не хрупкий
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
