"нежность" вообще не из моего лексикона, Эвелина отнюдь не хрупкий
цветок. В ситуации "она с арбалетом и я с мечом" еще большой вопрос, кто
кого лучше сумеет защитить. И, собственно, я уважаю ее в том числе и за
это. Будь она неженкой и плаксой — никакие умилительно приоткрытые губки
у меня бы теплых чувств не вызывали, а вызывали бы исключительно
брезгливость… Недаром же я не люблю детей. Да, слабость не внушает
ничего, кроме отвращения. И то, что демонстрирует Эвьет сейчас — это не
слабость. Это доверие. Она так сладко и безмятежно спит посреди
незнакомого леса, потому что знает, что я рядом, и доверяет мне свою
безопасность. И мне хочется быть этого доверия достойным. Вот в чем
причина моих чувств.
И все же… во сне я бросился ее спасать в одиночку против огромной
толпы, и это была глупость. В реальности в такой ситуации у меня бы не
было ни малейших шансов. Собственно, их даже во сне не было. Извиняет
меня только то, что во сне эмоции часто намного сильнее, чем наяву, а
разум и логика, наоборот, подавлены… Да, легко, конечно, списать все
на сон. Но что бы я делал при таком раскладе на самом деле? Стоял бы и
смотрел, как ее мучают и жгут? Повернулся и бежал бы к своему замку,
затыкая уши, чтобы не слышать ее криков? Даже на миг не хочется
задумываться об этом! Но мой учитель говорил, что нет худшей трусости,
чем лгать самому себе. А главное — я и в самом деле не знаю, что
ответить…
Ресницы Эвьет дрогнули сильнее, и девочка открыла глаза.
— Привет, Дольф, — улыбнулась она мне. — Давно не спишь?
— Не очень. Как ты себя чувствуешь?
— От-лично! — ответила она, сладко потягиваясь, а затем деловито
нащупала в траве свой арбалет.
— Я имею в виду — после нашего "купания".
— Ну я же говорила — я закаленная, — она уселась, на ощупь
вытряхивая травинки из волос. — Что ты на меня так смотришь?
— Как — так?
— Ну… так смотрел мой отец, когда заходил пожелать мне спокойной
ночи. Или доброго утра.
— Извини, если тебе это неприятно, — смутился я.
— Да нет, почему же, — снова улыбнулась она. — Вот если бы ты
смотрел, как Филипп, мне бы это точно не понравилось. "Отстань, малявка,
не видишь, я делом занят!" — прогнусавила Эвелина, явно пародируя
покойного брата.
— Такого не будет, обещаю, — со смехом ответил я.
— Однако, проспали мы изрядно, — заметила Эвьет, прищурившись на
солнце. — Так что у нас сейчас — вечер или утро?
Я понял, что она спрашивает не о физическом времени суток.
— Что пожелаешь, — ответил я. — Мы можем идти ночью, едва ли это
будет опаснее, чем днем. Но можем и подождать здесь до самого утра -
особой спешки нет.
— Еще сон в меня просто не влезет, — возразила Эвьет с серьезным
видом, — а сидеть тут в темноте скучно. Да и, честно говоря, хочется
оказаться подальше от Лемьежа, и чем скорее, тем лучше. Так что идем.
Наша одежда и обувь полностью просохли, и ничто не мешало нам
отправиться в путь. Я собрал сумки, и мы зашагали по лесу на восток, жуя
на ходу еще остававшуюся колбасу.
Вскоре выяснилось, что, хотя для Эвьет проведенные в колодце часы
действительно обошлись без последствий, мне повезло меньше. У меня
запершило в горле, так что в ближайшие несколько дней мне предстояло
готовить и пить горячие отвары и повременить с чтением очередных лекций
на медицинские и прочие темы. Впрочем, существовала и другая причина
идти молча — разговор, даже негромкий, могут услышать чужие уши, и в то
же время он мешает самим говорящим прислушиваться к происходящему
вокруг. Естественно, мы по-прежнему старались как можно меньше
показываться на открытом пространстве, пробираясь рощами и перелесками -
хотя и не слишком удалялись от дороги, дабы не залезть в непроходимые
дебри каких-нибудь болот и буреломов. Йорлингисты, конечно же,
потрудились в этом краю на славу — все деревни вдоль тракта (и,
подозреваю, не только они) превратились в пепелища, и среди углей и
почерневших бревен валялись обгорелые трупы людей (среди них довольно
много детей, которым было труднее убежать, чем взрослым) и животных
(чаще собак и ослов, но встречались даже коровы — как видно, победители
совсем зажрались или просто слишком спешили); поля также были сожжены
или вытоптаны. Единственным целым сооружением, которое нам попалось за
все время, был одинокий сарай для сена, стоявший на отшибе за деревьями,
в стороне от села, и оттого, видимо, не замеченный торопившимися
карателями. Там, на душистом сене, мы провели вторую ночь (мы все же
вернулись к нормальному суточному распорядку). Но отнюдь не все сельские
жители погибли в огне пожаров или от мечей и стрел. Уцелевшие погорельцы
прятались по лесам, и встреча с ними сулила нам не меньше опасностей,
чем с солдатами любой из сторон. Следопытские навыки Эвьет оказались
очень кстати в деле предотвращения таких встреч (тем более что мой
заложенный нос не мог даже унюхать дыма костра). Несколько раз мы видели
из-за деревьев кавалерийские разъезды; расстояние всякий раз было
достаточно приличным, так что не знаю, были ли то все еще хозяйничавшие
в округе йорлингисты, или же какие-то ошметки лангедаргских сил,
возможно, перешедшие к партизанской тактике. Самый неприятный момент я
пережил, когда мы едва не напоролись на такой разъезд посреди совершенно
безлесой местности. К счастью, мы заметили их прежде, чем они нас. Мы
рухнули в высокую траву и пролежали так, почти не шевелясь, наверное, не
меньше часа, пока окончательно не удостоверились, что опасность
миновала. На следующий день, также в чистом поле, мы увидели коня под
седлом, чей хозяин, очевидно, уже кормил ворон где-нибудь в
окрестностях. Однако первоначальная радость оказалась преждевременной:
конь упорно не желал подпускать к себе чужих. Мы с Эвьет убили,
наверное, часа четыре, пытаясь подобраться к нему с разных сторон, но
всякий раз, когда дистанция сокращалась до десятка ярдов, он пускался в
галоп, быстро, впрочем, останавливаясь, дабы продолжить щипать траву,
как ни в чем не бывало. Словно глумился над нами! Я уже готов был
просить Эвьет пристрелить чертову скотину, но, взглянув на девочку,
которая, хоть и была раздосадована, сохраняла спокойствие, устыдился
своей бессмысленной злобы. Наконец жеребец, которого тоже утомила наша
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
