и ярче, пока не перевоплощаются в букет орхидей. Ошеломленно оглядываюсь. Разве букеты появляются из ниоткуда? Тем более когда не я заставляю их появляться…
Мое внимание привлекает маленькая записка, черный прямоугольник. Я наклоняюсь к цветам, переворачиваю листок и растерянно хлопаю ресницами. Здесь лишь одна буква.
– Как романтично, – недовольно морщусь, разглядывая каллиграфическую букву «Л» на черном листке, и выпрямляюсь. Люцифер пытается продемонстрировать, что он умеет чувствовать? Нам ли с тетушками не знать, как он проявляет свою любовь.
Однако я все-таки не выбрасываю записку. Это ужасно глупо, но…
Неужели Дьявол сожалеет о смерти Норин Монфор? Мэттью говорил, что Дьявол в мгновение ока лишил Меган фон Страттен жизни, вырвав из ее груди сердце. Ей он тоже к могиле приложил букет с запиской? Осматриваюсь и вдруг замираю. Кладбище тут небольшое, деревьев почти нет. Спрятаться проблематично, именно поэтому я вижу не только силуэт девушки, но и ее лицо, ее золотистые волосы, серые глаза, я вижу Джил, и у меня внутри вспыхивает пламя.
Ладони в мгновение ока ошпаривают красные искры.
– Ты…
Девушка испуганно срывается с места, а я взмахиваю рукой, и она падает на землю, прямо в мокрый снег. Я бегу к ней, тяжело дыша, вспоминая, как она выстрелила, вспоминая, как она лишила мою тетушку жизни.
– Вставай! – Одно мое слово – и Джиллианна снова на ногах.
– Подожди, не надо.
– Не надо? – Зря она пришла.
Я едва могу дышать. Девушка испуганно моргает. Ее щеки покраснели от холода. А я не знаю, как утихомирить пожар, как взять себя в руки. Я вдруг отчетливо понимаю, что мне стоит лишь моргнуть, лишь щелкнуть пальцами, и я отомщу за Норин.
– Тебя не было, – заявляет Джил, и я недоуменно щурюсь.
– Что?
– Ты не пришла на похороны моего отца. Но ведь именно ты убила его.
Я замираю. Губы Джиллианны дрожат, глаза пылают, а я теряюсь, ведь была уверена, что принуждение подействовало на всех. Но она помнит. Она все помнит!
– Ты должна была забыть, – едва слышно отвечаю я и ощущаю колющую боль где-то в горле. Я пытаюсь сглотнуть ком, но не выходит. – Должна была…
– Ты его убила. Я это видела!
– Мне очень…
– …жаль?
Девушка трясется. Она закрывает ладонями лицо, а до меня вдруг доходит, что… что я не имею права ее осуждать. Эта мысль жжет, она разрезает меня на куски, ведь я должна люто ненавидеть этого человека, должна хотеть его смерти! Но Джил потеряла отца. Я его убила. Неважно, каким он был: хорошим или плохим. Он ее отец, а я его убийца.
– Ты… – Выпрямляюсь и гляжу в серые глаза Хью. – Ты должна забыть о том, что случилось в церкви. Твой отец умер, потому что болел. Твоя мать знала об этом.
– Мой отец болел.
– Верно. Но он не хотел тебя расстраивать и поэтому молчал.
– Молчал.
– И ты забудешь… – Делаю шаг вперед. – Забудешь о том, что убила Норин Монфор.
Джил кивает, а я протяжно выдыхаю.
– Но каждый день ты будешь просыпаться и чувствовать вину. Каждый день. Ты так и не узнаешь, откуда это ощущение. Но оно никуда не денется, всегда будет с тобой.
Джиллианна продолжает смотреть на меня растерянным взглядом, и я морщусь. Мне так больно видеть ее рядом и понимать, что именно она забрала жизнь Норин. Я гляжу на нее и ничего не делаю. Я отпускаю ее. Поступаю ли я верно?
– Иди, – говорю я, – уходи, Джил. Пожалуйста!
Девушка послушно срывается с места, оставляя следы на белоснежном ковре, а я тру глаза. Наверное, я должна отомстить, но разве Ноа для этого дал мне шанс?
– Я горжусь тобой.
Растерянно выпрямляюсь. Воздух разом выходит из легких. Я округляю глаза, смотрю на тетушку в сером толстом свитере, смотрю на ее распущенные волосы и яркие небесно-голубые глаза. И не знаю, что делать, забываю, как разговаривать, как двигаться.
Я прикрываю рот рукой и шепчу:
– Норин?
Голос срывается, выходит какой-то идиотский писк. А тетя в следующее мгновение оказывается рядом и обнимает меня.
– Не плачь!
– О боже, это же ты. – Я прижимаюсь щекой к ее шее. – Это ты!
– Я должна была увидеть тебя.
– Норин, – мои руки трясутся, – ты пришла ко мне! Я так ждала.
– Я знаю.
Тетя отстраняется, а я с горечью улыбаюсь. В этом вся Норин Монфор – стоит ровно, даже когда плечи ноют от груза ответственности.
– Как… – Норин запинается и бесстрастно пожимает плечами. – Как Мэри?
– Ей плохо. Разве может быть иначе?
– Она впечатлительная.
– Неудачное определение для ситуации.
– Ты права. Мэри нужно время. Просто будь с ней рядом, хорошо? Она справится.
– Конечно. – Я беру тетушку за руку и киваю: – Я хотела сказать тебе…
– Не надо.
– Выслушай!
– Ари, я бы сделала это еще раз… – Взгляд Норин пронзает насквозь, как и та стрела, что пронзила ее грудь. – Я так рада, что ты цела.
– Это неправильно, – рычу я сквозь стиснутые зубы. – Вы с мамой… вы так похожи.
Норин смеется. Искренне. Я даже замираю, потому что не помню, чтобы я слышала нечто подобное. Женщина хохочет и кивает:
– Так и есть. Мэри всегда была немного другой, а мы с Реджиной любили правила.
– Ты уже видела маму?
– Да, – Норин гладит меня по щеке, – она следит за тобой.
– Правда?
– Каждую минуту.
Мне всегда казалось, что за мной кто-то наблюдает.
– Что ж, я не могу тут долго оставаться. Хотела тебя увидеть настоящую, и я…
– …увидела.
– Верно.
Норин Монфор улыбается, подставляет лицо зимнему солнцу, а потом снимает толстый свитер. Я ошеломленно округляю глаза, ведь на улице холодно, но потом до меня доходит, что передо мной неживой человек. С этим тяжело смириться.
– Что ты делаешь?
– Снимаю свитер.
– Это я вижу.
– Тогда зачем спрашиваешь?
Женщина поводит худощавыми плечами, поправляет волосы. Она глядит на меня и, как мне кажется, становится гораздо моложе. Ей так идет улыбка. Она очень красивая.
– Я буду наблюдать за вами, – обещает Норин и сжимает мою руку. – Даже темнота и тишина могут исцелить. Души чувствуют своих родных, Ари. Именно поэтому, даже несмотря на мрак, они всегда находят путь к любимым.
– Как же я буду скучать по тебе, тетя.
– Моя дорогая, – тетушка вновь прижимает меня к себе, – я тоже. Тоже буду скучать.
Она отстраняется, машет мне рукой и уходит в сторону безликих могил. Я наблюдаю за тем, как солнце блестит на ее бледной коже, как улыбка озаряет лицо. Она отходит все дальше и дальше, исцелившаяся, освобожденная, а потом исчезает.
Я стираю слезы тыльной
