обняла ребенка. Я долго не мог уснуть, прислушивался к дыханию Манушак и девочки, и у меня было тепло на душе.
Утром я купил булочки, заварил чай, и мы позавтракали втроем. Дверь на улицу была открыта, и прохожие иногда заглядывали сюда.
– Тебя что-то беспокоит, – сказала мне Манушак.
– Нет, все в порядке.
– Мулла сказал, что каждый человек рождается для кого-нибудь. Как хорошо, что ты родился для меня.
У меня было припрятано сто восемьдесят лари. Если что случится, к чему деньгам пропадать, пусть лучше они будут у них. Восемьдесят лари я оставил себе, сто отдал Манушак, она и удивилась, и обрадовалась. Я запер мастерскую, и через час мы легко нашли диагностический центр, было полно детей из провинции. Мы долго стояли в очереди, наконец девочке сделали рентген – наверное, застудила мышцу, серьезного ничего нет, здорова, сказали нам. Дали справки, и мы ушли. Оттуда пошли на Дезертирский базар, Манушак узнала цены на свеклу. «Как минимум две тонны свеклы должны собрать, – деловито сообщила она, – хороший урожай ожидается». Мы опять поели пирожков с рисом в столовой возле автовокзала, Манушак хотела расплатиться: «Ты же дал мне денег», но я не позволил. Была уже середина дня, когда они поднялись в автобус и помахали мне рукой. Я стоял и смотрел, как автобус тронулся, медленно двинулся по улице и скрылся за домами.
57
Так прошла целая неделя, не появился ни Хаим, ни люди Романоза. Но для меня ничего не изменилось, напряжение и тревога не покидали меня.
Собравшиеся в тот день у кладки кирпичей бездельники и пьяницы обсуждали поминки недавно скончавшегося депутата парламента. «Поминки были в ресторане, но таких как мы туда не пустили, – досадовали они, – этим богачам наплевать на традиции, они уже не ставят столы на улице, все катится к чертям». В этот момент показался Цепион Бараташвили и громко объявил: «Внизу у ментовки порешили членов братства». Равнодушных не было, почти бегом все бросились через площадь и спустились к ментовке. Через час начали возвращаться назад, на лицах было беспокойство. Общее мнение было таким: «Романоз и его люди не стали ждать суда, сами расправились с похитителями Трокадэро».
Вечером я включил радио и услышал в новостях приблизительно следующее: «Сегодня утром из здания полиции в тюрьму перевозили одиннадцать подозреваемых в похищении и убийстве известного бизнесмена и мецената (упоминались имя и фамилия Трокадэро). К сожалению, все одиннадцать были расстреляны прямо в машинах перед зданием полиции не установленными пока лицами. Убитые являлись участниками обеих войн, и трое из них были удостоены орденов».
Перед глазами встало бледное лицо Хаима. Сколько времени человек может колебаться? Неделю? Месяц? Год? Всю жизнь? Наверное, зависит от человека и от темы. И тогда я решил: «Будь что будет, схожу, повидаюсь с ним». Бросил работу, побрился и пошел в баню. Выкупался, надел чистую сорочку и к десяти часам вечера подошел к резным воротам. Охранник с автоматом через плечо оглядел меня снизу доверху и вспомнил: «Тебя ж отсюда пинком под зад выставили?»
– Позови начальника, – сказал я.
Он усмехнулся:
– Ладно.
Спустя некоторое время вернулся:
– Велел тебе убираться отсюда.
– Я не к нему пришел.
– Вообще-то, я тоже советую, уж больно он в плохом настроении.
– Будьте любезны, сообщите обо мне своему патрону.
Лимит вежливости охранника закончился.
– А ну, пошел отсюда! – заорал он на меня.
В это время к воротам подъехал джип, оттуда вышел тот лысый мужчина, которому, по указанию Романоза, передал ключи племянник Трокадэро. Он приблизился и с таким почтением кивнул мне, будто я был генералом с семью орденами на груди, по меньшей мере.
– У вас проблема? – догадался он, смекалистый был человек.
Затем приказал охраннику:
– Приведи своего начальника.
Удивленный охранник убежал и чуть погодя вернулся вместе с начальником.
Лысый указал на меня:
– Знаешь, кто он?
– Был здесь однажды, – смутился тот.
– А то, что он сейчас здесь, господин Хаим знает?
– Нет.
– Почему?
Начальник растерялся, не знал, что сказать.
– Не его вина, – вступился я, – старое дело, человека ввели в заблуждение.
Начальник благодарно посмотрел на меня. Лысый проводил меня в дом, там перепоручил какой-то молодой женщине и исчез. Затем я сидел в мягком кожаном кресле в приемной комнате и курил. Наконец, когда я уже позабыл о том, где нахожусь и зачем, появился Хаим. С ним был тот лысый. Он кивнул нам обоим, попрощался и ушел, мы остались одни. На Хаиме был вязаный халат, лицо было уставшим. Он взглянул на меня как на вещь, которая уже ни к чему, но выбросить жалко, и непонятно, что с ней делать. Мне стало неловко.
– Пошли! – сказал он.
Мы прошли по коридорам и вошли в комнату, он показал мне на кресло: «Садись». Достал из шкафа граненые стопки и полную бутылку коньяка.
– Выпьешь?
Я отрицательно покачал головой. Он налил себе, сел и выпил.
– Как ты? – спросил я.
Он только пожал плечами.
Я взглянул ему прямо в глаза:
– Как бы ты поступил на моем месте?
– Не знаю, что тебе сказать, во всяком случае, спорить не собираюсь.
– Он получил то, что заслужил.
Хаим не ответил.
– Это так.
Некоторое время мы оба молчали. Затем Хаим спросил:
– Как он держался?
Я подробно рассказал все, что и как было, ничего не утаил. Непросто ему было все это слушать, он стал таким чужим и жестким, что под конец мне казалось, он смотрит на меня не глазами, а обледенелыми осколками стекла.
Наконец я закончил:
– Он и бровью не повел. Мне никогда не встречался такой человек, как он, у него абсолютно не было чувства страха.
Хаим опустил голову и уставился в пол. Я достал пачку, там оставалась всего одна сигарета, закурил, потом спросил:
– Как ты напал на мой след?
Он привстал и достал конверт из ящика стола, покрутил его в руках. На конверте с одной стороны был крест, с другой – шестиконечная звезда. Открыл, достал оттуда листок и показал мне. На листке было написано: двенадцать минус икс двадцать восемь. Внизу – Трокадэро.
– Узнаешь?
– Я написал.
– Знаешь, что это означает?
– Он мне сказал, что это код банковского счета.
Хаим отрицательно покачал головой.
– Это шифр.
– Ах-ха, – я был оглушен.
– Мы с ним дали номер всем, кто тогда крутился вокруг нас, и в случае необходимости вместо имени упоминали цифру. У нас тоже были номера, я был девятым, он – двадцать восьмым. Твой номер был двенадцать. Что касается минуса и икса, вместе они
