вину кровью можно искупить? – перебил его Виктор.
Говоривший солдат замолчал. Подняв из-под шапки глаза, обвел взглядом вокруг себя, посмотрел в сторону конвойных. Убедившись, что помешать ему ответить на вопрос никто не сможет, заговорил:
– Собирают боевое подразделение из всяких нарушителей воинской дисциплины, из преступников. Кто-то что-то украл, кто-то кого-то ударил, приказ не выполнил, устав грубо нарушил. А еще говорят, что уголовников из тюрем и лагерей доставляют для искупления вины перед Родиной и чтобы судимость с них сняли. И уже в сформированной роте отдают всем приказ, который заранее считается невыполнимым. Например, взять неприступную высоту. Или провести разведку боем, в ходе которой выявляются огневые точки врага и его слабые места в обороне. Туда и бросают штрафников. Вроде бы и не так жалко таких, потому как они неблагонадежные. А заодно и шанс дается на снятие судимости. Приказ выполнил, сам выжил – судимость автоматически с тебя снимается. Ну а если погиб или ранен, то принято считать, что позор свой ты кровью смыл. Но это я тебе по-простому объяснил.
– Ты теперь лучше скажи ему и мне, как выжить при выполнении невыполнимой боевой задачи? – задал вопрос еще один арестант, выслушав слова первого.
Его вопрос остался без ответа, так как конвойные привели к ним вторую группу солдат из амбара, по всей видимости, тоже избежавших расстрельного приговора и зачисленных в списки штрафной роты. Тем, кто копал могилу, в глаза бросилось то, что они несли на весу, взяв за руки и за ноги, тех самых мертвецов, кто был расстрелян утром. По указанию сержанта-великана они небрежно сложили безжизненные тела близ будущей могилы и отправились прочь. А через пять минут пришли снова, принеся на то же место очередных покойников.
Третья группа прибывших арестантов из амбара по указанию сержанта-великана начала раздевать мертвецов, снимая обмундирование, оставляя их только в нижнем белье. Они же волоком стащили покойников вниз, на дно уже готовых могил, и забросали их землей, завершив тем самым захоронение.
Виктор грел замерзшие руки над пламенем костра, сев на корточки и глядя перед собой. Он думал о доме, о матери с отцом, о том, что каким-то чудом избежал крайне сурового наказания за, казалось бы, не самое страшное преступление. Но все усугублялось войной, военным, фронтовым положением, где погоня за укреплением воинской дисциплины была очень важна. Жестко и жестоко карались любые действия не по уставу, не по законам военного времени.
Еще вчера он провел ночь в колхозном амбаре, приспособленном для содержания арестантов, в компании таких, кто преступил закон, нарушил устав, не выполнил приказ командиров. Потом участвовал в захоронении тех, кому военный трибунал вынес расстрельный приговор. Затем убыл в направлении передовой, где оказался снова в окопах, в земляных укреплениях. Тут кто-то из командиров упомянул его фамилию в списках на комплектование одного из взводов, для которого была выделена отдельная землянка, длинная и просторная, кем-то уже обжитая, о чем говорило наличие нар, простенькой печи недалеко от входа и длинного стола, изготовленного из плохо обработанных досок.
Обычный армейский военно-полевой быт. Вот только радости никому из заселивших это солдатское жилище он не принес. Лица штрафников были озабоченными и крайне суровыми. Улыбок не было, шуток никто не произносил. Каждый осознавал то положение, в котором оказался по воле судьбы.
– Вот только я понять никак не могу, – сказал Виктору тот самый солдат-разведчик, что пребывал в амбаре вместе с ним, а сейчас сидел рядом у костра. – Воровать тушенку тебя твой товарищ подбил. На дело вы с ним вдвоем пошли. Жрали потом ее вдесятером. А в особый отдел ты один загремел. И в штрафную одного тебя сослали. Остальным, получается, все с рук сошло? И того, кто тебя с пути сбил, тоже простили? Ответ за все ты один держишь? Козлом отпущения сделали?
– Не знаю, – тихо ответил ему Виктор. – Может, и простили.
– Не бывает так, парень! – резко произнес разведчик. – Значит, кто-то из тех, кого за задницу поймали, когда он поносом исходил, сдал тебя с потрохами. Тебя же не допрашивали в особом отделе, а сразу перед фактом совершенного преступления поставили.
Виктор повернулся к собеседнику и озадаченно посмотрел на него.
– Вот тебе и ответ! – вздернул бровями разведчик. – Ребят из своего взвода ты пожалел от души. Тушенки для них спер у государства. Подкормить по-братски задумал. Они наелись от пуза. Наслаждение до крайней степени блаженства получили. А тебя сдали, когда жареным запахло. Теперь ты за свою доброту отвечаешь по всей строгости военного времени, а они чистенькими остались.
Виктор в ответ протяжно шмыгнул носом. Сказать ему было нечего. Бежать в особый отдел и добиваться правды он не собирался. Не в его правилах предпринимать такие шаги. В суровых условиях улиц городских рабочих кварталов быстро воспитывалось уважение к товариществу и презрение к тем, кто предавал других или умело прятал свою вину, подставляя товарищей, вместо того, чтобы честно и по-братски отвечать перед людьми, перед законами государства и улицы. Но жалеть и прощать никого он тоже не хотел. В его среде за подобное вину не снимали, за все потом спрашивали, сурово и жестоко карали. Иначе было нельзя. Или ты на стороне своего района, квартала, товарищей, или ты чужак для всех и будешь наказан остальными. Теми, кто чтит существующие условия и порядки, уважает неписаные, но действующие в настоящем законы.
И он спросит, но потом. Обязательно спросит. Вот только если выживет. А в штрафной роте, куда он попал, уцелеть не так просто. И солдатская молва уже разнесла по окопам легенды о кровопролитных боях с участием подобных подразделений. Утешительных слов в тех рассказах было крайне мало. Никто, по слухам, живыми из них не возвращается. А если кому это удается, того считают едва ли не заговоренным от смерти.
Слушая бойцов штрафной роты, Виктор не заметил, как стал заканчиваться день и начал приближаться вечер. Еле заметное небесное светило, проходя высоко за облаками, говорило всем о скором наступлении темноты. До нее оставалось не более пары часов. По окопной солдатской цепи пронеслась весть о прибытии повозки с горячим питанием. А вскоре этим же путем была пущена команда о построении возле прибывшей полевой кухни. Гнать никого из штрафников туда не надо было. Давно забытый в условиях передовой запах сытного варева распространился далеко за пределы лесной поляны, где разместилась поварская подвода.
– Не дадут нам спокойно пожить еще денек-другой! – проворчал разведчик сразу после того, как по солдатской цепи пронеслась весть о прибытии полевой кухни.
– Ты чего? – впервые за последние дни
