Владелец ранчо, конечно, считает, что принес высшую цивилизацию в места, где бродячие племена занимались только охотой. Однако вполне естественно и возмущение индейцев, когда их исконная дичь — олени и водосвинки — начинает исчезать под натиском стад.
Неизбежно приходит день, когда пеоны, сгоняя скот, замечают на опушке рощицы остатки костра, головешки, обглоданные кости и пустой перевернутый вниз блестящими рогами, еще не успевшими потускнеть от непогоды, череп. Индейцы «бравое» угнали и съели телку!
Дюжина всадников с ружьями и пиками устремляется на юг. Вскоре на берегу реки, на обычном месте, они замечают лагерь индейцев, над которым вьются дымки костров. Всадники вихрем обрушиваются на становище. Мелькают пики, грохочут ружья, обезумевшие голые женщины убегают в заросли, зажимая рты детям, чтобы те не кричали от ужаса, в то время как их бронзовокожие мужья пытаются спастись на пирогах от смертоносного грома выстрелов.
А вечером группа всадников возвращается на ранчо. Они бахвалятся друг перед другом своими подвигами, вспоминают подробности побоища и радуются, что отвадили похитителей от своих пастбищ на несколько недель, а может быть, и месяцев. И хорошо еще, если эту картину не дополняет окровавленная голова индейца у седла какого-нибудь фанфарона, решившего похвастать своим трофеем перед женщинами и детьми!
Для хозяина ранчо все было так просто: у него были дети, и ему приходилось думать о новых, более обширных пастбищах. Старое ранчо на севере уже не могло его удовлетворить, поэтому он захватил девственные земли на юге, что вполне соответствовало его понятию о первооткрывательстве. Индейцы мешали ему, следовательно, их нужно было уничтожить.
Да и в официальных кругах держались твердого убеждения, что индейские племена, обитающие в этих районах, вымирают от периодических эпидемий оспы и других болезней. «А раз так, то нечего о них в заботиться, — рассуждало большинство высших чиновников. — Пусть все идет своим чередом! Нужно только всячески избегать любых действий, которые могли бы поддержать существование индейцев, и, наоборот, всячески поощрять тех, кто, нарушая установленные границы, оттесняет их все дальше и дальше на юг, навстречу нищете и смерти».
Незадолго до падения режима Гомеса, примерно в 1934 году, подразделение солдат уничтожило близ пункта Мату-Негру около полусотни мужчин, женщин и детей из племени яруро. Вождь этого племени завел довольно приличное стадо коров, и яруро начали привыкать к культурному скотоводству. Некоторые из них нанимались на ранчо в качестве пеонов. Но после этого побоища все семьи яруро отступили далеко на юг и теперь лишь в исключительных случаях пересекают границу реки Капаяапаро. Начатки животноводства исчезли бесследно; индейцы вернулись к своим прежним занятиям — собирательству, рыбной ловле и охоте.
Самое печальное и самое нелепое в этой мрачной истории заключается в том, что несчастные яруро были истреблены по приказу Гомеса из-за какого-то убийства, совершенного на берегах Меты — в двухстах километрах южнее, куда яруро никогда не заходят.
Чтобы устранить последствия такой «ошибки», иной раз нужны столетия!
Я не раз слышал, как яруро обвиняют в кражах и убийствах — как, например, на ранчо Кариб. Возможно, для этого есть какие-то основания: страшное побоище отбросило во тьму варварства этих людей — от природы мирных, гостеприимных, энергичных и восприимчивых ко всему новому.
Словом, к югу от ранчо Кариб нечего было и надеяться установить с индейцами дружеские отношения. А это было необходимым условием осуществления моих планов, одной из главных целей путешествия. Мне оставалось лишь вернуться на ранчо Тринидад.
Умирающий народ
Педрито, мой единственный спутник, слуга и проводник, положил на спину быка грубое вьючное седло — два деревянных бруска, соединенных широкой полосой выделанной кожи, — и погрузил на него все наши припасы. Они состояли главным образом из риса, нескольких банок консервов, бутылки рома и сухарей. Больше из продуктов мы ничего не брали, надеясь запастись у индейцев яруро лепешками «касабе». Сменной одежды у нас не было: в водонепроницаемых мешках уместились только гамаки и москитные сетки. Кроме всяких коробок для образцов и коллекций, я взял самые необходимые медикаменты и в первую очередь противозмеиную сыворотку. Универсальным антисептическим средством нам должен был служить марганцовокислый калий; его раствором я промывал раны и дезинфицировал питьевую воду.
У меня был карабин с пятьюдесятью патронами и большой охотничий нож на поясе, а Педрито не выпускал из рук мачете.
На берегу Арауки нас ожидала пирога. Она оказалась достаточно длинной и устойчивой, мы переправились сразу со всем грузом. Развьюченный бык плыл следом за нами, запрокинув голову и выставив из воды морду. Глядя на него, я только радовался: нам предстояло еще немало переправ, когда нам придется плыть рядом с ним без всякой пироги. Но у противоположного берега начались осложнения: между водой и сушей после спада воды появилась полоса черноватого ила, покрытого сверху жесткой коркой. Мы с Педрито прошли по ней без особого труда. Но бык, едва ступив на нее, тотчас провалился. Все его отчаянные усилия приводили к тому, что он увязал все глубже и глубже.
Положение спас Педрито. Не выпуская веревки, продетой в носовую перегородку быка, он бросился к пироге, прыгнул в нее и закричал перевозчику, чтобы тот изо всех сил греб на середину реки. Быка удалось вывести из грязи; вскоре он, задыхаясь, поплыл по течению. Заметив место с довольно крутым откосом, Педрито направил к нему быка, и тот с разгона вскарабкался наверх и остановился, тяжело отдуваясь.
Итак, в первые же полчаса путешествия мы едва не потеряли одного из трех участников нашей экспедиции. Что же ожидает нас впереди?
Первый день показался мне очень долгим: я давно забыл о своих африканских путешествиях, когда ежедневно проходил по тридцать — тридцать пять километров в бездорожных зарослях на правом берегу Нигера.
В Ануре никто не передвигается пешком: даже бедняки, не имеющие лошади, взбираются на осла или в крайнем случае — на вьючного быка. Бесконечная монотонность равнины, тоскливое зрелище бескрайнего недостижимого горизонта, отсутствие каких-либо ориентиров угнетают одинокого путника. Но Педрито бодро шагал впереди, а я, понурив голову, плелся сзади, время от времени похлопывая палкой по крупу быка.
До полудня еще виднелись вдали стада, а затем перед нами раскинулась совершенно пустынная степь, без единого живого существа, без клочка тени.
На восемнадцатом километре мы пересекли ручьи Кунариче, впадающие в огромные заболоченные озера. Казалось, кто-то нарочно согнал сюда всех цапель Апуре! Белоснежные птицы взлетали стаями в небо, выстраивались в зыбкие клинья и снова опускались.
Когда солнце склонялось к горизонту, мы заметили диких свиней. Педрито тотчас определил их породу — «степные дикие»; иначе говоря, это были одичавшие домашние свиньи, потому что настоящие дикие пекари называются здесь «лесными дикими». Это название доставило мне удовольствие, ведь эти «стенные дикие» принадлежали людям, и, следовательно, до жилья не так и далеко.
Солнце село, когда мы достигли прибрежных зарослей Китапаро — рукава реки Арауки.
В низменных льяносах «родственные отношения» водных артерий очень неясны: одна речка может быть одновременно и притоком большой реки и рукавом, соединяющим эту реку с другой. Так можно проплыть на пироге от реки Апуре до Арауки и даже до Капанапаро, не спускаясь до Ориноко, куда впадают все эти три притока. Потому так трудно составить точную карту этих районов, где земля фактически не отделена от воды. Во всяком случае, все известные мне .карты штата Апуре оказались неправильными, а проводники знали только незначительные части водной сети этой бескрайней равнины.
Мы решили разбить лагерь на берегу Китапаро. Здесь можно было подвесить гамаки к стволам деревьев. Но мы не подумали о быке: измученный путешественник часто становится эгоистом и перестает заботиться о своих ближних. Нам казалось, что большего ему нечего было и желать: трава на опушке зарослей, вода — такая прозрачная, что можно было различить все движения рыб.
Уже засыпая, я вдруг почувствовал толчок, словно какой-то мягкий снаряд снаружи ударился о москитную сетку возле моего локтя. Ощущение было мерзкое! Я ударил по смутно темневшему комку, и он взвился в воздух на бесшумных, словно бархатных, крыльях.
— Послушай! — окликнул я Педрито — В этих зарослях полно вампиров!
Он сонно пробормотал в ответ: — Пустяки... Это только летучие мыши...
Наутро мы едва узнали нашего быка. Спасаясь от кровавых атак вампиров, он пытался уйти подальше в степь, но и там они не оставили его в покое. Мы насчитали на его теле более тридцати укусов! Слюна вампиров препятствует свертыванию крови, поэтому из ранок сочились длинные струйки. Загустев широкими черными полосами, они одели нашего спутника в жуткую ливрею.
