Убежала бусина с нитки суровой
Убежала бусина с нитки суровой,Побежала бусина дальней дорогой.Как же ты о бусине не спохватилась?Укатилась бусина… Укатилась…
Завяжи на нитке узелок на память,Погляди с улыбкой — если грустно станет —В этом месте ниточки всё и случилось.Укатилась бусина… Укатилась…
Убежала бусина с нитки суровой,Побежала бусина дальней дорогой.Вся судьба на ниточке крепко держалась,Только эта бусина… Экая жалость…
Город
Вот этот город…Я скажу, что люблю,Но скажу, что люблю воследЛюбви, что этим городом прошла…Вот этот город…Я скажу, что люблюЭтот синий прозрачный светЗависшего над городом крыла.
Только, что ж я люблю? Дым его площадей,Или пьяную пену помпезных огней,Беломраморный зал — там, где вор и делец —Иль промозглый подвал — там, где сор и певец —Этот город, где Ника, как выкрик летитНад растресканной жалобой Кариатид,Над подсохшею коркою вечных трущоб?Я люблю этот город. Но… что же еще?
Город,Детский отсвет ловлюВ беглых взглядах твоих людей,В кипении наречий и племен.Вот этот город.Я скажу, что люблю —Все больнее и все нежней —Мой детский, мой неутоленный сон…
И ты помни, душа, отчего суета:Здесь врата на Кавказ и в Россию врата,И не слышно за гулом и лязгом ворот,Что мальчоночка мне под гитару поет,А залетный торговец с компанией дамПереводит мальчоночке жизнь по складам,И, прищурясь, глядят приблатненный юнец,И отец городской — он же крестный отец.Из России сквозняк, да с Кавказа сквозняк,Повстречавшись — как скорый, и как товарняк —Вдохновенно гудят в разошедшийся шовПриоткрытых ворот… Только, что же еще?..
…а еще старый двор, проперченный золой,С легендарной, воспетой ростовской урлой,И родное, а нынче чужое, окно —Я ушел, а оно еще отворено…А потом, проржавев на придонных ветрах,Дом рассыплется в пыль, дом рассыплется в прах,И сотрется, и в Дон — с талым снегом — стечет…Я люблю этот город. Но, что же еще?..
Уходящий мой город, мальчишеский сон,Убывающий в небыль, сползающий в Дон,Уносимый потоком безжалостных дней,Мне швыряет, как пену, своих голубей!И в бегущей — сквозь пену — галдящей толпе,Я бегу — я со всеми — я сам по себе,И теряю свой след, и мой путь освещенЭтим детским лицом. Только, что же еще…
Слышишь?Да ты и не слышишь, о чем я тебе!Кто я тебе… и что ты мне… Да, я люблю — но, кто я тебе?Тише —Сам себе я твержу — что я, могу сказать? —ТолькоСмешенье снов и слов — все, что скажу…Знаешь —Вся нежность моя и боль —НочьюНежнее боль и нежность больней…Позже,Пусть кто-нибудь скажет: что же еще?ПозжеПусть кто-нибудь скажет, в чем виноват,После,Когда взойдут огни и сойдет закатПосле…Но это после меня.Да…
Письма из города. Дворик
… ты качала,Ты лелеяла, нянькала глупую душу мою,Дворовая родня — обиталище тасок и сплетен.Гей! Урла дорогая! Мне страшно, но я вас люблю.Мне уже не отречься, я ваш, я клеймен, я приметенПо тяжелому взгляду, железному скрипу строки —Как ножом по ножу — и, на оба крыла искалечен,В три стопы — как живу — так пишу, и сжимает вискиЖгут тоски по иному, по детству чужому… Я меченЭтим жестким жгутом, он мне борозды выел на лбуИ поставил навыкат глаза — на прямую наводку,Чтоб глядел я и видел: гляжу я и вижу в гробуЭтот двор, этот ор, этот быт, эту сточную глоткуДворового сортира (в него выходило окно)Взгляды жадных старух, эту мерзость словесного блуда…Я люблю вас и я ненавижу. Мне право дано —Я из наших, из тутошних, я из своих, я отсюда.
Испытателем жизни — вне строп, вне подвесок, вне лонж —Меня бросили жить, и живу я, края озирая,Из какого же края, залетный восторженный «бомж»,Залетел я? И где же — ну где же! — края того края?Камень краеуголен… Но взгляд мой, по шару скользя —Как стекло по стеклу — возвращается к точке начала…Ну, нельзя было в этом дворе появляться, нельзя!Не на свет и на звук, а на зык и на гук ты качала…
Евангелие от Фалалея
— Отчего, скажи, Фалалей,Ты не любишь божьих людей?— Оттого, скажу, что смотрю да гляжу,А еще чего не скажу…А скажу тебе — помнишь? — ночь была святая,Приходила к Богу девка разбитная —Щечки белы, да губки алы — шлюшка из Магдалы.Верно, что-то он ей там сказал,Верно, что-то он ей там поведал…Ничего у нее не взял, ничего-то ей не дал.И не водятся с тех пор на светеБожьи люди — Божьи дети.А растут с тех пор, как грибы,Божьи люди — божьи рабы…
И гудит во храме торг,И горит издевочка —То ль заздравная свеча,То ли трехрублевочка.Нагрешится божий раб —В дом Господень, как домой —Сунет Господу трояк:Выручай, хозяин мой!Отщипнет от Бога плоть,Выпьет зелье рвотное —Отвечай теперь, Господь,Я твое животное!
…Только Машенька, Мария, МагдалинаПерстенечками сверкает в уголочке:За юдоль мою, дай, Господи, мне дочку…А тебе дай, Господи, Сына…
Был дом
Был дом, а в доме был деньИ день завершила ночь,И дом окутала лень —Затейливой музы дочь.
И дом гудел до утра,И дым до рассветаТянулся, словно дым костра…Как звать тебя, сестра? —И еле заметноТы скажешь: звать меня — сестра…
…И снова был день,И день завершился днем,И ночь оставила тень,И было легко вдвоем.Я обнял нежную грудь,И в облаке светаСпросил — так, словно бы вчера:— Как звать тебя, сестра?И еле заметно ты скажешь:— Звать меня сестра…
…Запомни этот дом —Тебя чужую,З апомни дом, где я чужойТебя целую.Запомни этот свет чужой,Чужое небо.Здесь ничего родного нет,И Бог здесь не был.
Мир, где родными будут до утраТвои объятья,Где я люблю тебя, сестра,Как сорок братьев…
…и снова был деньИ день завершился днем,И дом окутала теньСвоим невесомым сном…
Оставь же лучше в нем —На грани рассвета —Чуть слышный свет приоткрытых век!И еле заметно оставь мой дом,Елизавета,Уйди на час и уйди на век.
Речитатив для дудки
И была у Дон-Жуана шпага
И была у Дон-Жуана донна Анна
М. Цветаева
И была у мальчика дудка на шее, а в кармане — ложка, на цепочке — кружка, и была у мальчика подружка на шее — Анька — хипушка. Мальчик жил-поживал, ничего не значил и подружку целовал, а когда уставал — Аньку с шеи снимал и на дудке фигачил… Дудка ныла, и Анька пела, то-то радости двум притырочкам! В общем, тоже полезное дело — на дудке фигачить по дырочкам. А когда зима подступала под горло, и когда снега подступали под шею, обнимались крепко-крепко они до весны. И лежали тесно они, как в траншее, а вокруг было сплошное горе, а вокруг было полно войны… Война сочилась сквозь щели пластмассового репродуктора, война, сияя стронцием, сползала с телеэкрана. Он звук войны убирал, но рот онемевшего диктора — обезъязычевший рот его — пугал, как свежая рана.И когда однажды ночью мальчик потянулся к Анне, и уже встретились губы и задрожали тонко, там — на телеэкране — в Ираке или Иране, где-то на белом свете убили его ребенка. И на телеэкране собралась всемирная ассамблея, но не было звука, и молча топтались они у стола. И диктор стучал в экран, от немоты свирепея, и все не мог достучаться с той стороны стекла. А мальчик проснулся утром, проснулся рано-рано, взял на цепочке кружку и побежал к воде, он ткнулся губами в кружку, и было ему странно, когда вода ключевая сбежала по бороде. А мальчик достал из кармана верную свою ложку и влез в цветок своей ложкой — всяким там пчелам назло, — чтобы немножко позавтракать (немножко и понарошку), и было ему странно, когда по усам текло.
Тогда нацепил он на шею непричесанную свою Анну.И было ему странно Анну почувствовать вновь…Тогда нацепил он на шею офигенную свою дудку,Но музыку продолжать было странно, как продолжать любовь. Он ткнулся губами в дудку, и рот раскрылся, как рана,Раскрылся, как свежая рана. И хлынула флейтой кровь.
Колокольня
