Пока феминитивы в моде, а ну скорей-скорей распихивать этот сомнительный изюм в тесто текста, не любите – плюньте. Я не люблю, я ловлю. Мода же она одна из песчинок времени, поймал – и вроде не засыпало. Пока. А то откапывайся каплями, ложками-поварёшками. Ну и откопаемся, ну и откапывайтесь, ну и, ну и… Ну и не буду никак называть.
Марте некогда называться, она видит знаки, она видит буквы, она вновь готова отдать лучшее в себе всем-всем, потому что одной не съесть, а худшее уже раздала. Улыбка кота делит сны пополам, на до и после. Такой вот радикальный чешир.
Дождавшись, когда последнее слово сна упало шипящими каплями в подставленные ладони дня, Марта встаёт, прислушиваясь к подходящему образу: на кого ты похожа, – это надо было голосом ворчливой бабушки, – на чёрт-знает-что, – это своим, когда-то тонким от обиды, или на бог-знает-что, таким почти звенящим, с вызовом. У Марты не было формы, не было границ: слишком часто их нарушали и вот они исчезли, зато появилось радостное спокойствие. Это спокойствие было страшно притягательным, гораздо желаннее любой формы, оно, подобно алхимическому снадобью, точно сочетало в себе все необходимые компоненты, оставаясь само по себе бесплотным и, что важно, бесплатным, поэтому поток контрабандистов увеличился неимоверно, другое дело, что сделать ничего они не могли: ограничений не было. Марта стала тем, что устраивало всех, совершенно всех, тогда как жизнь устраивала считанные единицы. Они тянулись к Марте почти неосознанно, отбиваясь от жизни с вымученным: ты-де не следишь за собой, напрягаешь, требуешь совершенства, сама как правило кривая-косая-нелюбимая через год, что уж о трёх… Марта не требовала ничего. Что бы они ни предпринимали, они делали это с самими собой. Даже неловкость появлялась не вследствие Марты, а от неумения показать любовь: они любили её, иначе быть не могло. Вот и не было.
У Марты не было формы и границ. Однако, видимость Марты и всего, что с ней связано, пока оставалась и сегодня подошла очередь нового шага.
Шаг сделан.
Редкий выход в свет. Марта сказала это, одеваясь в прихожей, и сеньор Д. усмехнулся – ах, как шла ему эта усмешка, – экий специфический каламбур-с! На этот раз решили сами с визитами. Не потому, что поток стал меньше, нет. Просто нужно же поддерживать, так сказать. И видимость и прочее.
Выбирать решили вслепую, тыкая в Google Maps ногтём долоресова мизинца. Добираться до конечных пунктов решили на метро. Где оно имеется, конечно. Во-первых, быстро. Хорошо, если хотите, это самый хтонический вид передвижения. Надо же напустить туману, раз нельзя по-простому.
Он сидел, устало опустив голову, свесив кисти с колен, которые, тем не менее, не уставали визуализировать ритмический рисунок музыки в наушниках. Под каждым из прикрытых глаз чёрным маркером было написано: Смерти нет. И то верно, подумала Марта. И тихонько отошла в глубину вагона, где с диванов смотрели свои мрачные фильмы другие пассажиры, не дающие усомниться. Сеньор Д. подмигнул: каков, а? Кто, а, да я забыла уже. И правильно, это практически одиночный пикет, не хуже, чем миру – мир, и так же героически безнадёжно. Уважаю.
Вышли на окраине – почти пригород. Мизинец явно имел свои интересы здесь – сеньор Д. целенаправленно устремился в ближайшее заведение. Заметив его за окном уже с тонконогой рюмочкой, Марта помахала рукой, мол, дам знать, и зашла в супермаркет.
На кассе сидела девушка с аккуратной причёской и макияжем. В том, что к каждой девушке на кассе регулярно подбегает гримёр подправить и уложить, нет никаких сомнений. Видимо, между монтажными склейками, во время моргания. Девушки на кассах не моргали, их фильмы были документальными.
К концу на этот раз какого-то бесконечного считывания покупок голос кассирши немного охрип, что даже добавило приятности процессу:
– Не читается.
– Ну сделайте же что-нибудь.
– Здесь оборван штрих-код.
– Штрих-кот. Ладно, кота оставляю, один уже есть.
– Сеньор Долорес.
– Там же со скидкой шёл.
– Скидка на проводников была вчера.
– Что ж такое. Хорошо, пробивайте.
– Музыка.
– Енот.
– Барсук.
– Ласка.
– Гиена.
– Ёжики.
– Сын хозяйки салона.
– А где гость Б.?
– Не сбивайте. Ну вот, сбилась.
– Пересчитайте гостей, пожалуйста, я беру всех.
– Гость Б.
– Всё?
– Всё. Говяжий язык. 15 кг.
– Ого.
– Пробивать?
– Пробивайте.
– Паспорт покажите, пожалуйста.
– Не смешно.
– И тем не менее.
– Извольте.
– Просрочен.
– Недавно меняла же!
– При династии У? Проехали давно.
– Так новый виток, по моим расчётам…
– Плохо считаете.
– Всё невнимательность, никак не вылечу.
– Шиней попробуйте. До полной остановки. Перед сном.
– Номер пять?
– На ваш вкус.
– Хорошо. Убирайте тогда языки.
– Убираю, что там дальше… Сосны.
– Да. Пожары, строительство, всё такое…
– Пакет нужен?
– Пакеты вечные, ни к чему.
– Наличные или натура?
– Откуда у меня наличные?
– Так, натура… выбирайте из списка.
– Частичный паралич? Хм… Рак, брак, мрак, утрата конечности, утрата памяти, утрата ума, утрата красоты, утрата самого дорогого, – да, всё так вкусно, что же выбрать? Удар током, удар пыльным мешком, превращение в животное, удушение, четвертование… серьёзно? Двадцать первый век, вы что?
– Вы выбрали?
– Да.
– С чеком об оплате на пункт освобождения. Следующий!
Послесловие
– Вы помните, где находитесь? Просыпайтесь!
– Клиника на 2-й Советской. Всё закончилось?
– Да, всё благополучно. Спали долго, и про ёжиков каких-то бормотали, но это бывает.
– А как…?
– Всё успешно.
– Нельзя ли взглянуть?
– С ума сошли?
– Не знаю, возможно. Спала бы и спала.
– Приходите в себя.
Я протянула руку вниз, на ощупь нашла телефон, набрала Марту. Десять гудков, три вызова. Никто не ответил. С заставки на меня равнодушно смотрела фотография картины Эль Греко – портрет кавалера с рукой на груди, почему-то прозванного мной сеньором Долоресом. Ладонь была изранена в попытках то ли заглушить боль, то ли, наоборот, почувствовать хоть что-то. А где-то далеко-далеко смотрел за сумрачный горизонт светлоокий жираф.
