Исследование различных типов социальной солидарности, их соотношения друг с другом и с индивидуализмом неизбежно ставит вопросы о разумных масштабах такого соотношения в современном обществе, а также о сущем их соотношении в различных странах. Ответ на него должен быть найден с учетом того, что и индивидуализм, и солидарность – как механистическая, так и органическая – имеют ценность для обеспечения целостности, равновесия, стабильности и прогресса общества. Все они по-разному способствуют эффективности социума в смысле создания условий для наиболее гармоничного развития в нем личности. Представляется, что в западной цивилизации, где в настоящее время доминирует органический тип социальной солидарности при признании очень высокой значимости интересов, свободы, достоинства отдельной личности, солидарность имеет более глубокий, осмысленный и разносторонний характер. Она тем и важна и надежна, что в основе своей имеет взаимоуважение членов общества, признание за каждым из них права на индивидуальность, а значит, психологические и идеологические гарантии того, что более сильный субъект из чувства социальной солидарности не станет подавлять более слабого, в частности обеспечивает преграды подавлению личности государством или иными властными структурами и превращение солидарности в ту ширму, под прикрытием которой та или иная социальная структура проводит свои, а отнюдь не общие интересы.
Однако определенные опасения вызывает некоторый недостаток в западном обществе механической солидарности – прежде всего национальной. Национальная и религиозная толерантность, основанная на органической солидарности, создает в настоящее время некоторую угрозу самому существованию западной цивилизации под напором экспансии исламских и иных ценностей восточной цивилизации, осуществляемой их активными приверженцами-иммигрантами в западные страны и обусловленной их острым чувством механической солидарности друг с другом в стремлении к самоутверждению и сохранению культурной идентичности. Такое стремление вызвано, в свою очередь, множеством факторов, в частности сильным религиозным чувством; укорененностью чувства механической национальной и религиозной солидарности, сформировавшегося у них в рамках традиционного общества, выходцами из которого они являются; психологическими потребностями компенсировать осознание своего низкого социального статуса в новом обществе и смягчить комплекс вины перед родиной, которую они покинули. Угрозы недостатка механической национальной солидарности титульных наций в сочетании с ее весьма высоким уровнем среди иммигрантов – выходцев из менее благополучных стран осознаются в западном мире. Именно в этом заключается суть высказываний ряда западных лидеров о провале попытки построения мультикультурного обшества, а также принятия законодательных мер против яркой демонстрации в европейских христианских странах символов иной религиозной идентичности, играющих значительную роль в сплочении своих приверженцев (запрет строительства минаретов в Швейцарии, установленный референдумом в 2009 г., а также ношения хиджабов в общественных местах в Бельгии в 2010 г. и во Франции в 2011 г.).
При этом в недемократических странах, в которых свобода, личность и достоинство человека высоко не ценятся, коллективизм и солидарность имеют во многом поверхностный характер, являясь нередко прикрытием для проведения идей и интересов политической элиты и бюрократии. В политической сфере это проявляется, в частности, в высоком уровне коррупции в соответствующих государствах, фальсификациях выборов, отсутствии гласности, уничтожении политической и идеологической оппозиции. Это свидетельствует о пренебрежительном отношении элиты к своим согражданам и недоверии к ним, что несовместимо с подлинной солидарностью. Граждане, впрочем, отвечают элите тем же: нередко уклоняются от уплаты налогов, не интересуются выборами и политической жизнью страны. На уровне же горизонтальных связей между согражданами отсутствие глубокой солидарности во многих странах с неукоренившимися демократическими традициями проявляется в нередких случаях обмана в бизнесе, в высоком уровне преступности, скромных масштабах волонтерских, благотворительных и иных некоммерческих организаций, действующих как в интересах своих членов, так и в интересах других.
Сплоченность же в таких обществах заметно повышается перед лицом врага, что весьма активно эксплуатируется политической элитой, создающей образ врага в лице окружающего внешнего мира (прежде всего – благополучного западного) и предлагающей сплотиться для противостояния ему вокруг этой самой элиты, чтобы эффективно враждебному миру противостоять. Нередко это служит опять же благовидным предлогом для усиления диктаторской власти. Яркий пример тому дают времена сталинской диктатуры, когда требования классовой сплоченности вуалировали расправы с оппозицией и создание режима беспрекословного подчинения власти. В соответствующих государствах действует, как правило, репрессивное и жесткое законодательство, тоже малосовместимое с социальной солидарностью.
Как видно, в современных западной и восточной цивилизациях принцип социальной солидарности имеет различные основания и проявления. Если в западных странах солидарность социально-психологически базируется на уважении человеческого достоинства и безусловной ценности каждой личности, а потому – толерантности и плюралистичности, то в восточных такую базу образуют мотивы выживания и образ врага. Представляется, что основания западной модели социальной солидарности делают ее более прочной, глубокой и богатой по содержанию, чем солидарность восточной модели, – вопреки укоренившемуся мнению о том, что западное общество является индивидуалистичным, а восточное коллективистским.
При этом замешанная на индивидуализме солидарность способствует не только более мирному, свободному и стабильному существованию социума, но и в наибольшей степени обеспечивает его прогресс. Весьма убедительно по данному поводу высказывался Ф. Гизо. Анализируя историю древних цивилизаций, он видел главную причину их застоя и гибели в их единстве вокруг одной силы или идеи. Источник же жизнеспособности и прогресса европейской цивилизации, как полагал Гизо, заключается в признании и постоянной конкуренции различных сил и идей, которые «вынуждены волей-неволей существовать совместно и примиряться путем компромисса. <…> В этом именно бесконечном разнообразии форм, идей, начал, в их соперничестве, в их стремлении к известному единству, к идеалу… в этом и состоит мировой процесс»84.
Что же касается России, то ни солидарное общество, ни солидарное государство в нашей стране построить пока не удалось. О причинах и проявлениях дефицита солидарности в российском обществе и государстве речь уже шла. Возможно, еще раз стоит подчеркнуть, что ее катастрофически не хватает на всех уровнях нашей жизни. Даже в рамках самой малой социальной группы – семьи – солидарность существенно ослаблена, о чем свидетельствует прежде всего значительное количество детей, которых оставили родители, а также системный кризис семьи, наблюдаемый в нашей стране в последние десятилетия. По данным Общественного совета Федерального центрального округа, Россия занимает первое место в мире по количеству брошенных детей. В нашей стране каждый 38-й ребенок живет в государственных учреждениях, в патронатных семьях или у опекунов. В России в детских домах находятся более 750 000 детей-сирот, большая часть – при живых родителях. Количество ежегодных отказов от детей составляет в России 10–11 тыс.85
Низкой степенью солидарности характеризуются и горизонтальные отношения среднего уровня. Это проявляется в слабой влиятельности и весьма скромных масштабах функционирования некоммерческих организаций и мирных организованных общественных акций, создаваемых как для защиты своих собственных интересов, так и для оказания помощи другим: гражданское общество в России слабо из-за недостаточно высокого уровня жизни и ее обустроенности, а также отсутствия традиции самоорганизации и инициативности населения, привыкшего к тому, что им управляют сверху носители мифических общих интересов. При этом многовековая историческая традиция державного солидаризма, резко усилившаяся при советской власти, при которой групповые корпоративные интересы считались «шкурными», а их отстаивание господствующей моралью воспринималось как «низость», привело к парадоксальному эффекту: не только к вытеснению инициативности, но и к тому, что среди населения России доля «жестких» эгоистов значительно выше, чем в Европе. Согласно European Social Survey 2006/2007 гг., среди населения России почти каждый второй – «жесткий» эгоист, тогда как в Европе таких лишь около четверти. Такой эгоизм проявляется в экономике – в том, что ради материального успеха некоторые сограждане с внедрением в нашей стране рыночных начал пренебрегли солидарностью86. Из жесткого эгоизма проистекает и несклонность россиян к кооперации с другими людьми в решении своих проблем и оказания помощи другим. Иначе говоря, наша психология в основном мечется между крайностями: «только я» и «вся страна», а промежуточной умеренности – «мы – коллеги, партнеры» – и проистекающей из нее корпоративной солидарности почти нет87. Еще меньше для российского общества характерна солидарность, основанная на различиях и толерантности. Все это создает неблагоприятный фон для развития различных мирных инициатив «снизу», формирующих реальное гражданское общество и подлинную социальную солидарность в нашей стране.
