заднем плане, — сколько из-за несостоятельности военной разведки — абвера.
Канарис все это чувствовал, но почти с восточным фатализмом не делал никаких попыток сопротивляться. Он верил в предопределенную ему судьбу и позволял себе и своему ведомству плыть по течению. Полный ложных надежд, он пренебрегал своими собственными обязанностями и беспокойно ездил из одной страны в другую и с одного участка фронта на другой. Время от времени он предпринимал реальные попытки создать далекоидущий заговор, но в решающий момент отступал. Он был терзаем тревогой за исход войны и спутанность своих собственных планов.
Для меня ситуация была трудной и с человеческой точки зрения, и с точки зрения моей работы. Я не принимал во внимание борьбу за власть или тактику двух непримиримых противников, но вполне трезво оценивал очевидные факты, и здесь Канарис проявлял себя очень плохо. Он раздул свое ведомство, без разбора зачислял на службу как серьезных работников, так и сомнительный сброд; делал слабые попытки проводить реформы, а затем позволял им сойти на нет. Для меня все его ведомство вызывало кошмарную подавленность, потому что как должна была развиваться общая ситуация, если в этом важном секторе военной разведки не велась никакая эффективная работа? Как мы должны были достигнуть положения, позволяющего оказывать влияние на руководителей, и в случае необходимости менять направление их политики?
Это был 1942 г., который для меня стал кульминацией, как в классической драме. (Год 1943 был предпоследней паузой, а 1944 и 1945 — трагической развязкой.) Я откровенно объяснял этот ход мыслей своим коллегам в многочисленных беседах, чтобы подвигнуть их на максимальные усилия. Я хотел, чтобы они отчетливо понимали, что в противном случае мы не достигнем целей, поставленных для нашей работы. Наша информация и данные должны были быть такими полными и настолько хорошо обоснованными, чтобы у нас была возможность убедить наших лидеров в необходимости альтернативного решения — заключения компромиссного мира.
Позднее, в 1943 г., Канарис стал подозреваемым в деле о серьезной диверсии в Италии. Это произошло в то время, когда генерал Бадольо начал устанавливать контакты с западными союзниками с целью закончить войну для своей страны. Генерал Аме — руководитель итальянской секретной службы — испробовал с Канарисом все возможные маневры, чтобы скрыть от руководителей Германии такую смену фасада. Все донесения, полученные нашими военной и политической разведками, четко указывали на неизбежность такой перемены. Тем не менее, несмотря на это, отчеты Канариса своему непосредственному начальнику — фельдмаршалу Кейтелю были обнадеживающими. Однако подозрения и опасения у Гитлера возникли из-за моих донесений. Но так как единственно возможная превентивная мера носила военный характер, последнее слово было за армией. По предложению Кейтеля Канарис был послан обсудить сложившуюся ситуацию с генералом Аме — это предложение, вероятно, было выдвинуто самим Канарисом, в первую очередь потому, что он и Аме сошлись во мнениях, что выходу Италии из войны не должны помешать никакие меры Германии. Разумеется, эта договоренность оставалась в секрете между ними двумя, в то время как официально Кейтелю были переданы повторные уверения Аме: «Да здравствует ось! Италия — самая верная из ее союзниц».
Шесть дней спустя я вручил Гиммлеру досье, содержавшее абсолютное доказательство предательства Канариса. Тем не менее Гиммлер воздержался от передачи этого досье Гитлеру. Факты этого дела вышли на свет божий следующим образом. Один из помощников Канариса — полковник Хельфрих состоял в штате немецкого военного атташе в Риме — генерала фон Ринтелена. Полковник нанял на работу двух шоферов-итальянцев, которые оба были гомосексуалистами и состояли на службе Аме. Я указал на опасность этого Канарису, но Хельфрих занимал такое высокое положение, что тот пренебрег моим предупреждением: «Ах, Шелленберг, после того как какое-то время проработаешь в нашей профессии, начинаешь повсюду видеть розовых слонов».
Один из этих шоферов невольно был самым ценным источником информации для моей политической разведки, потому что он передавал все поручения и разговоры Аме одному своему другу, который состоял у нас на жалованье. Таким образом у нас была возможность составить очень четкую картину планируемого государственного переворота, а также установить, насколько глубоко был вовлечен в это дело Канарис.
Я помню, как добавил следующую фразу в досье, переданное Гиммлеру: «Для адмирала Канариса было бы лучше заниматься своими собственными задачами в Италии, а не вести такие разговоры с Аме».
В 1941–1942 гг. большая часть работы моего департамента была направлена на то, чтобы заставить замолчать вероломных информаторов в Италии. До капитуляции Африканского корпуса в мае 1943 г. не было ни одного немецкого танкера, транспортного морского или воздушного судна, местонахождение которого не было бы сообщено западным союзникам. Это установленный факт. Безусловно, в интересах немецких солдат было бы, если бы абвер честно выполнял свои контрразведывательные задачи.
Гиммлер всегда выставлял Канариса мудрым и опытным начальником разведки, у которого я могу многому научиться. Его промахи и оппозиция власти были другой главой, которой мне нет нужды касаться. Когда я приносил донесения о его различных изменах, Гиммлер обычно нервно постукивал ногтем большого пальца по зубам и говорил: «Оставьте мне это досье. Я доведу его до сведения Гитлера, когда представится подходящая возможность». Я снова и снова поднимал эти вопросы ввиду их важности для военных успехов Германии, но Гиммлер, очевидно, не хотел нести бремя ответственности. Подобно Гейдриху, он, по-видимому, имел какие-то внутренние запреты в отношении адмирала. Я уверен, что в какой-то момент Канарис, должно быть, узнал что-то уличающее Гиммлера, так как иначе нет никакого возможного объяснения реакции Гиммлера на материалы, которые я клал перед ним.
В последующие годы работа Канариса неуклонно становилась все хуже. Несмотря на свой ум, его поведение вызывало подозрения, и многие люди приходили к убеждению, что он замешан в изменническую деятельность. Гиммлер решил применить против него нечто вроде тактики снежного кома. Он никогда спонтанно не выражал свое мнение о Канарисе Гитлеру, а всегда ждал, пока сам Гитлер поднимет вопрос о нем. Тем временем он заботился о том, чтобы другие руководители — как политические, так и из вермахта, — которые по той или иной причине находились в оппозиции к адмиралу, постоянно держали тему Канариса в центре внимания. Гиммлер регулярно поставлял этой группе противников Канариса новый материал против него и таким образом постоянно способствовал ужесточению оппозиции.
В середине 1943 г. преданный сторонник Канариса Кейтель попытался прийти ему на помощь и организовал игру «музыкальные стулья» в департаментах под руководством Канариса. Он сказал Гитлеру, что принял эти меры как начальник OKW. Свежий ветер должен был задуть на подведомственной Канарису службе, и были назначены новые
