Сам военный комиссар являлся, Каменщиков. Мать-перемать, с маузерами… Даешь зеленый флажок на Царицын! Ну, обошлось… Усовестил. Отвели им участок обороны за путями, взяли на довольствие…
Завязался разговор и между старшими. Легкий, со смешками, без скрытых и явных подковырок со стороны Гришки. Марк начал уже сомневаться: был ли у них до него какой раздор? Может, почудилось? Хотя Гришку-то знал: настырный, упрется во что…
Засиделись бы до первых кочетов, но разогнала мать. Управилась с посудой, строго повелела сыновьям:
— Ну, будет. Дайте человеку глаза стулить до побудки. Небось ни свет ни заря опять в седло.
Борис попробовал возразить:
— Нет, тетка Евдокия, раздумал. Хлопцев отправлю, а сам останусь. Послушаю, о чем говорят умные головы.
— Митинг завтра после штабного совещания, — вспомнил Марк. — Военком Донской республики Дорошев речь будет держать. На соборной площади.
Евдокия Анисимовна настояла на своем. Выпроваживая ребят из кухни, вслед троекратно ткнула щепотью — святым словом ограждала от неведомых бед их просторную, но кочковатую дорогу.
3
К свету на станицу спустился дождь. С ветром, хлесткий и скоротечный, как сабельная рубка. По-апрельски яркое солнце, выбравшись из-за железных крыш, кое-где прихватило еще лужицы на улицах, за весну ископы-ченных и разбитых колесами. Заметно зазеленело за ночь возле заборов, набрякшие тополиные почки выпустили на волю медово-клейкие листочки. Глотнули они хмельного весеннего ветра, солнечного тепла — затрепетали, одуревшие, от дива, на глазах наливались зеленой прохладной кровью.
Борис сорвал с молодого тополька лист, разглядывал на загрубелой, корявой ладони.
У яслей Мишка чистил Панораму. Слышался девичий пересмех. Обхаживали парня сразу две — бедовая, Валентина, и Варвара. Надувался Мишка, как индюк, важничал. Обращался только к Панораме и Огоньку — не замечал пересмешниц.
Хотел Борис крикнуть, чтобы он убрал возле брички после лошадей вестовых, ускакавших в отряд, но не стал подрывать его авторитет перед девчатами. Сам догадается. Вышел за калитку.
На крыльце показались братья. Оправляя складки гимнастерки под широким кожаным ремнем, Григорий щурился, оглядывая промытую безоблачную голубень над станицей. Шумно вздохнул — соскучился по Сальскому небу, бескрайней степи и солнцу.
К зданию Сальского окружного штаба обороны подошли по шпалам. Темноусый часовой — гарнизоновец, угадав Марка, препятствий не чинил, однако буркнул недовольно:
— Не грюкайте чеботами, началось…
Помещение просторное, но темное: обрешеченные железными прутьями окна мало впускали свет. А тут еще загораживали спинами президиум; густо, в два ряда, скопились за небольшим столиком, покрытым кумачом.
Борис присел было на пустую лавку у порога, но Марк утянул в тесноту. Зашептал в самое ухо:
— Кудинов, Петр Зотьевич, комиссар окружного земельного отдела. Самый начальник батька нашего…
Сдавил ему колено: помолчи, мол, спробую разобраться сам. Поискал знакомых; остановил взгляд на говорившем. Свет из окна мешал рассмотреть затененное лицо. Защитная суконная рубаха со споротыми погонами, унтер-офицерская портупея и особо выправка, постав коротко остриженной головы выдавали в нем матерого военного. По сочному низкому голосу казалось, что он молод; но видневшаяся временами скула с сеточкой морщин указывала на немалые годы.
Не вникая в смысл слов земельного комиссара, Борис рассеянно скользил взглядом по сидящим за кумачовым столом. Среди чубов рыжий хохолок — Шевкопляс. Хохолок наклонился к бритоголовому, по виду важному чину. Угадал в бритом Каменщикова, военкома округа. Шепнул ему Григорий Шевкопляс, наверно, о нем — сошлись хмуро брови, мерцал холодно белок повернутого в его сторону глаза. От стыда провалился бы сквозь дощатый пол — надо же припоздниться на такое дело. Стащил папаху, силком заставляя себя слушать оратора.
Кудинов говорит об оказании помощи голодающим рабочим Москвы, Петрограда. Мелкие кадетские отряды, свившие гнезда в имениях конезаводчиков, чинят препятствия. На днях окрисполком выделил в распоряжение земельного отдела грузовик с командой и пулеметом. Будто пошло веселее. Добрым словом упомянул дядьку Колпака, главного закоперщика по заготовке и отправке скота и хлеба.
— Клонишь к чему, товарищ Кудинов? — перебил военком.
— Известное дело… Тут собрана вся, почитай, военная знать округа. Нехай бы они там, на местах, дюжее укрепляли Советскую власть в лице председателей рабочих комитетов в бывших экономиях скотоводов и шпан-ководов. Оказуют также помощь и нашим заготовительным командам. Иначе, ей-ей, дыхнуть не дают, сучьи дети, как вроде они из-под земли вылезают. Палют амбары с хлебом, угоняют в плавни скот… Спасибо Андрюшке Чурику — отбил охоту малость.
Усмешка на полнощеком лице Григория Шевкопляса. Оттягивая рыжий хохлачий ус, подмигнул — приветствовал на великокняжеской земле.
— Шевкопляс моргает… Тебе, — подтолкнул Марк.
— Дай послушать.
Встал военный комиссар Каменщиков. Первых слов не было слышно за гомоном. Оставив блокнот, он уперся кулаками в стол, повысил голос:
— Политическая и военная обстановка на Дону усложняется. Пала Донецко-Криворожская республика. Тем самым кайзеровские наймиты, нарушая Брестский мир, обхватили западные границы нашей Донской республики. Под угрозой захвата Таганрог и Ростов. Выше подняла голову контрреволюция. По сути, на нынешний день изо всех округов бывшей Области Войска Донского наш один, Сальский, сохранил Советы. Трудовое крестьянство рука об руку с беднейшим казачеством взяло винтовку, вынуло из ножен клинок. Десятки сотен лучших сынов Сальской степи встали под красное знамя. На его полотнище лазоревыми тюльпанами уже заалели первые капли крови… Жертва эта, товарищи, с каждым часом будет расти. Да, да, не ослышались… Список павших поприбавится. Но жизнью, кровью они добудут лучшую долю
