свободен. До свидания и удачной охоты.
– Ячейка Трои приняла. Удачи. До скорой встречи, – добавил Пол несколько поспешно.
– А ты много о себе воображаешь, – сказала она. – Мне это нравится. Это хороший знак и ужасный одновременно. Ктесифон-один, отбой.
Пол откинулся на спинку сиденья и пристегнулся. Нона смотрела, как Пол нажимал кнопки, пока лампы не замигали зеленым. Раздался приятный звон, на лобовом стекле развернулся экран, огни в их маленькой кабине погасли, и строчки стремительно заполнили почти треть стекла. Пол ударил по кнопке, строчки плавно сместились в сторону, он щелкнул выключателем и сдвинул рычаг.
Раздался громкий плавный щелчок. Нона, сидевшая на коленях у Пирры, ощутила его всем странно онемевшим телом. Впереди вспыхнул яркий свет – фары включились автоматически. Впереди были тьма, дорога и свет.
Грузовик двинулся вперед. Пирра устроилась поудобнее и спросила:
– И что дальше?
– А вот, – сказал Пол.
Он отпустил рычаг, и грузовик рванул вперед, в темноту. Пол взялся за штурвал. Лицо его выражало исключительно уверенность – ни единого следа боли, страха или беспокойства. Все остальные чувствовали хотя бы немного боли, страха или тревоги, но только не этот новый человек по имени Пол. Нона почувствовала, что грузовик ускорился, что свет впереди пожирает тьму, – и кабину вдруг накрыл тяжелый ледяной холод.
Дыхание Ноны повисало перед лицом мутными облачками. Впереди послышалось настойчивое жужжание, белый густой туман конденсата начал собираться в нижней части стекла, включился обогреватель, и туман сгустился в ручейки воды, которая скопилась внизу, а потом вдруг резко потекла наверх по лобовому стеклу.
Пол наклонился вперед и нажал на педаль газа, а потом…
Иоанн 5:4
Во сне они снова сидели на пляже, спиной к морю. Мягкий влажный серый песок был таким мелким, что мгновенно высыхал в руках и сыпался сквозь пальцы пеплом. На длинном гладком пляже кое-где виднелись травяные кочки да серебристые, выброшенные морем коряги торчали из дюн, как обнаженные кости. Он кончиком пальца чертил в песке большие печатные буквы. Она смотрела, как он нарисовал угловатое Д, а потом ребристое Е. Е он стер и заменил его на А. Потом стер и А, перечеркнул песок крестиком Х. Обвел Д и Х кривоватым сердечком.
– Учитель, можно задать вопрос?
– Конечно, – удивился он и отряхнул пальцы от песка, – валяй.
– Что такое любить Бога?
– Приличный ужин и бутылка терпимого розе. Может быть, фильм. Я не привередливый.
Она сказала уже не так терпеливо:
– Учитель, что такое любить Бога для потомка Девятого дома?
Трава, острая как бритва, прижалась к песку испуганным зверьком, когда налетел порыв ветра. К ее губам прилипла соль. Наконец он сказал:
– Ты живешь в темном доме, и в этом темном доме бесконечное количество комнат. При свете догорающей свечи ты идешь по комнате, зная, что умрешь, когда дойдешь до порога. Ты отдаешь свечу кому-то, чье лицо не можешь разглядеть.
– Бог – это пламя? Свет? Свеча? – поторопила она.
– Любовь Божия – это уверенность в том, что тебе не придется разгонять тьму в одиночку.
– После этого ты воскресишь их, – сказала она.
– Да, – ответил он, словно бы в полусне. Проковырял в песке такую глубокую ямку, что на дне выступила вода. Загипнотизированный блеском воды, он сделал еще одну ямку.
– Да. Мы упокоились… это было до того, как упокоилась ты. Ты отдохнешь потом. Воскресение не похоже на пробуждение. Мы вернем их всех… или хотя бы некоторых… тех, кого я хочу вернуть. Тех, кто не делал этого. Тех, кто не принимал в этом никакого участия. Тех, кого я смогу простить, посмотрев им в лицо. И моих близких. Тех, кого я оставил, я верну. Я знаю, что смогу. Даже Г. На самом деле с Г будет проще всего. Он не запомнит. Никому из них не придется ничего вспоминать. Я знаю, где именно в мозгу живет память, и у него ее не будет. Ты же тоже знаешь, да? Это проще всего на свете… забывать.
– Забыть… все?
– Да! – сказал он и добавил еще резче: – Да. Это единственный путь.
– Учитель, почему?
– Они себе этого не простят, – пояснил он. – Они проведут остаток дней спрашивая себя, что было бы, если. Что нам следовало сделать? Как можно было бы сделать это по-другому? Должен ли я был это сделать? А я должен был это сделать, Харроу. Другого пути не было. Когда бомбы полетели, у Мельбурна все равно не осталось надежды. Г превратился в мертвый кусок мяса.
– Но ты сказал, что бомба Г взорвалась первой.
– Да, это так, – ответил он нетерпеливо, – конечно, так оно и было. Вот только какое это имеет значение? Какая на хрен разница, в конце концов? Важно только одно.
Он загладил ямки одним тяжелым движением руки, мокрый песок лег стеночками с двух сторон.
– Я все еще могу дышать, – сказал он, – они все еще там. Прощения нет.
– Для кого? – спросила она.
Он долго не отвечал. Затем сказал:
– Ты помнишь, что сейчас происходит?
Харрохак Нонагесимус встала. Смахнула со штанов песок, вытерла глаза, к которым тоже пристали песчинки. Она услышала позади себя море, которое беззвучно стонало, вгрызаясь в сушу. Она подняла взгляд, пытаясь увидеть ядовитый желтый туман, искалеченную землю, разорванные здания, затопленные остовы городов, но ничего этого не было – только пляж и холмы вдалеке.
– Да, – сказала она, – я вижу это ее глазами. Ты воскрешаешь их. Ты будишь немногих. Ты начинаешь с нескольких тысяч, продолжаешь сотнями тысяч, миллионами, но никогда не больше. Ты учишь их жить заново. Ты учишься сам. Ты выясняешь, как заново заселить каждую планету, завершить работу, начатую до бомбежек, или улучшить ее. Это легко. Ты Бог. Твои силы безграничны, ты можешь поддерживать свои теоремы без всяких усилий и даже забыть о них, потому что она огромна, а ты и она – одно. Сейчас она понимает, что ей не обязательно умирать, что она никогда не умрет, пока ты жив. А ей страшно умирать. Ты боишься многого, а она – только смерти. А потом, когда ученики приходят к тебе и говорят слово «ликтор», она не понимает, что им нужно то, что ты с ней сделал… Она смотрит, как ты смотришь. Видит, что они делают все неправильно.
Он смотрел на нее, щурясь от белого беспощадного солнца.
– Бог должен иметь возможность коснуться всего своего творения.
– Я не…
– Ты сама это сказала. Я не могу умереть, пока она жива, она не может умереть, пока я жив. Как можно отпустить подобное на свободу, Харроу? Как можно позволить кому-то уйти… от тебя… двоим
