неуязвимым? Я не смог. Я любил их слишком сильно. Я увидел лицо Земли, выдавил из нее жизнь и поглотил ее. Я знал, что веду себя как Зверь Воскрешения. Я делал вид, что она единственная, но знал, что будут и другие. Я хотел, чтобы я мог прикоснуться к своим любимым. Хотел, чтобы они стали моими руками… моими пальцами.
– Но…
– Тем, кто ушел, не может быть прощения, – сказал он, – так же, как и мне не может быть прощения, хотя я вырываю собственные пальцы и бросаю их в пасть чудовищ, которые охотятся на меня… бегаю от них через всю Вселенную. Рано или поздно они удовлетворятся чем-то. А я – нет. Никогда.
Он отвел от нее взгляд – черно-белый хтонический взгляд – и посмотрел на дюны.
– Но в этом есть и своя благодать, Харроу. Если я Бог, я могу начать все сначала. Слышала о потопе? Все можно отмыть начисто. Таков конец Земли – уборка. Она снова становится грязной, и ее снова можно отмыть. Как в старой рекламе средств для уборки. Только распыли их, и делать ничего не надо. Иногда я думаю, что единственная причина, по которой я еще этого не сделал, заключается в том, что я не вынесу невозможности к ним прикоснуться. Что их все равно не будет там. Может быть, именно поэтому я создал Гробницу, Харроу. Это смерть Бога… это апокалипсис… Это мое средство самосохранения.
– Учитель, я не понимаю одного.
– Я не понимаю очень много чего, – заметил он.
– Я хочу понять, почему она разозлилась. Я хочу понять расчеты, которые я видела. Сколько Зверей Воскрешения осталось, и сколько их было сначала, и что с ними случилось. Я хочу знать, где ты их держишь. Они не попадают в Реку. Я хочу знать, почему она разозлилась, а ты испугался. – Она отвела от него взгляд и добавила: – Я отправляюсь на поиски Бога. Может быть, в конце пути я найду Бога в тебе, учитель. Бога, ставшего человеком, и человека, ставшего Богом. Или дитя Девяти домов найдет другое божество. Но я – Преподобная дочь, я Преподобная мать, я Преподобный отец, и я должна найти Бога или хотя бы божественное и познать его… даже если она лежит в Гробнице прямо сейчас.
Он встал. Он был выше нее. Она не испугалась. Он положил руку ей на плечо и удивленно посмотрел на нее. Лицо у него было самое обычное. Даже если бы она подозревала, что и на этот раз его страх мог найти выход в убийстве, она бы не разглядела этого сейчас.
– Бог – это сон, Харроу, – сказал он очень мягко. – Вы все видите меня во сне, и она тоже видит. В некотором смысле ее мертвые сны о Боге весят больше, чем все ваши сны, вместе взятые. Где в своем сне ты будешь искать Бога? Куда ты пойдешь?
Харроу вывернулась из-под его руки и, босая, зашлепала по мокрому песку. Вошла в Реку по щиколотку, не веря самой себе.
Воды расступились перед ней и замолкли, открывая путь к огромной, копьем вздымающейся башне, башне, которой прежде не было, невероятной и смертельно-серой, растущей из воды, башне из серого кирпича, рвущейся из Реки словно бы в поисках воздуха. Невозможная башня с острым шпилем, колокольня – шпиль она различала ясно, но колокол на таком расстоянии виден не был.
– Начну отсюда, – сказала она.
И сделала шаг в Реку. И еще один, и еще.
30
Когда Нона открыла глаза, было еще темно, но затем темнота изменилась. Она стала плотнее, потом посветлела, сделалась серой, а потом и абсолютно прозрачной. Прозвучал громкий отрывистый хлопок, и они оказались не в туннеле. Они были нигде. Пространство между лобовым стеклом и тем, что снаружи, не существовало, как будто кто-то залил кабину серой краской. Нона ничего не видела. Она встала – или, по крайней мере, встало ее тело. Ее тошнило. Ей подумалось, что она-то встанет, но на сиденье или в руках Пирры что-то останется. Вставая, она порвала ремень. Пирра потянулась к ней, она сбросила руку Пирры. Ног она все еще не чувствовала, как и рук, и туловища, и шеи, но глаза ее все еще видели, уши слышали, а язык чувствовал вкус. Когда она открыла рот, чтобы почувствовать вкус, это помогло видеть немного лучше. Все говорили, говорили, говорили. Пирра что-то говорила – Пол спокойно отвечал ей:
– Нет. Мы в пузыре.
Из ответа Пирры Нона уловила только:
– …недостаточно, я не стану утверждать, что здесь существует скорость, но…
– …безгранично, но…
– …если хочешь попасть в поток, ты…
Корона шептала самым мягким и нежным тоном:
– Юдифь? Ты вернешься ко мне? Юдифь?
Конечно, капитан ничего не отвечала. Пирра обернулась к принцессе-трупу и спросила:
– Малышка, ты еще тут?
– Меня так просто не взять, – презрительно сказала Кириона.
Никто не заговаривал с Ноной и не замечал ее.
Пока Нона не тронула Пола за плечо. Пол посмотрел на нее, и понимание отразилось на когда-то знакомом лице Камиллы и в незнакомых глазах с глубокой черной точкой посередине. Нона долго рассматривала эти новые глаза и решала, что́ думает о них, нравятся ли ей холодные серо-коричневые зрачки и прозрачная серая радужка. Ее губы произнесли:
– Теперь я.
Пол взглянул на нее в последний раз, затем расстегнул пряжку и отошел в сторону. Взялся за что-то, пока Нона устраивалась на водительском месте. Оно было рассчитано на кого-то повыше, и Нона не дотягивалась до педали газа, поэтому Пол вытянул ногу к педали и расперся между сиденьем и панелью управления.
– Это, – сказала Нона, – контур. Не сработает. Не задавай вопросов.
– Это все, что стоит между нами и неминуемой смертью, – ответил Пол.
Глаза Ноны заблестели. Тело дрожало. Она снова чувствовала тело как нечто находящееся рядом, над ней, но не являющееся ею. Она ощущала, что существует вне его. Это тело охватил мягкий экстаз. Оно напоминало мягкую голубую медузу в гавани, со всеми ее укусами и угрозами, а Нона, мысли Ноны стали рукой, сомкнувшейся вокруг медузы, которая слепо подрагивала между пальцами. И чем больше она ощущала себя пальцами, тем сильнее они смыкались.
Где-то в этом мерцающем пространстве, между пальцами и ладонью, она услышала голос Пирры:
– Детка, останься с нами.
И Нона осталась.
– Не говори того, что является вопросом, но не звучит как вопрос, – сказала она в конце концов, не думая, а просто отпуская свой голос на свободу, – убери это. Нам это не нужно. Если ты задашь вопросы, я захочу ответить на них.
