этот порошок. Он уколол ей палец кинжалом:
– Еще совсем немного.
И прижал ее собственный окровавленный палец к ее холодным окровавленным губам.
– Только не оглядывайся. Что бы ты ни делала, не смотри назад.
И они положили головы на плечи друг другу.
Ничего особенно интересного не происходило, пока Камилла не вспыхнула. Она горела, как белая свеча, она оттолкнула от себя тело Ианты Набериус, которое тяжело покатилось по дороге, и встала, спотыкаясь, пылая горячим столпом белого пламени. Нона смотрела, как она открывает рот, будто бы в крике, но из него не доносилось ни звука. Слышалось только шипение: бинты, одежда и раны шипели, сгорая, шипели волосы, она чернела и распадалась у них на глазах. Шатаясь, она сделала несколько шагов, оставляя кроваво-черные следы, и эти следы сворачивались, как цветочные лепестки, вспыхивали и опадали пеплом. Она рухнула на дорогу, умирая, каталась по ней в смертельной агонии, пока Нона не решила, что она тоже умрет, глядя на это, что она наконец встретила нечто настолько ужасное, что можно умереть только от зрелища.
Весь туннель заполнило искрящееся, сверкающее пламя, трещало, сгорая, человеческое мясо, тело Камиллы танцевало в этом пламени, чернел жуткий силуэт, потом он покраснел – и она попыталась встать, она выгнулась, вся дрожа, и пламя исчезло. В темноте стоял обнаженный человек, целый и невредимый. Он присел, обхватил руками колени, свернулся калачиком:
– Не могли бы вы дать мне одежду?
Нона смотрела, как Кириона начала расстегивать куртку, а потом передумала. Незнакомка с ястребиным лицом вылезла из брюк, совершенно не смущаясь, осталась в шортах. Ценой страданий сняла тяжелый пиджак. Когда они подошли, Нона увидела, что лицо незнакомки осталось каменно-бесстрастным, но по щекам пролегли мокрые следы. Обнаженная фигура торопливо накинула пиджак, натянула штаны.
– Спасибо.
Это оказалась всего лишь Камилла – Камилла, лишившаяся челки и почти всех волос, кроме обгоревшего ежика примерно в дюйм длиной, Камилла с новыми глазами и новым лицом, хотя форма глаз осталась прежней, а черты лица – теми же. Но глаза приобрели другой цвет, хотя со своего места Нона не видела какой. Видела только, что другой. А черты лица, хоть и составленные в прежнем порядке, имели настолько другое выражение – не Камиллы, не Паламеда, – что Нона вдруг осознала: их больше нет. Они бросили ее. Они ушли.
Нона громко закричала.
Новый человек прошел мимо Ценой страданий и женщины с ястребиным лицом, порылся в карманах трупа Ианты Набериус, который так и валялся на дороге, подошел к Ноне походкой, которая не принадлежала ни Камилле, ни Паламеду, но принадлежала им обоим – широкой, свободной, красивой. Протянул Ноне бледно-лиловый шелковый платок.
Нона шмыгнула носом и отвернулась.
– Мне просто салфетку, – промямлила она, – это слишком модное.
– Ну да, – с серьезной улыбкой сказал человек, – боюсь, большой вечеринки по случаю дня рождения уже не получится, но все равно, с днем рождения, Нона.
Нона печально вытерла глаза платком.
– Спасибо, – сказала она, – хорошо, что у тебя не было резинок для волос.
Новый человек вдруг одним движением развернулся. Бросился к забытому телу Ианты Набериус, которое вдруг приподнялось на локтях и смотрело бледными неверящими глазами. Лицо ее выражало ненависть и отчаяние.
– Значит, все-таки был другой путь, Секстус.
Человек присел и протянул руку:
– Я знаю, как тяжело пойти против своего пастыря. Но есть и другие миры, кроме этого. Пойдем с нами. Мы – любовь, совершенная смертью, но и смерти не будет более; смерть тоже может умереть. Время еще есть, Ианта. У тебя и у Набериуса Терна.
Брошенное тело смотрело на то, что когда-то было рукой Камиллы, на то, что когда-то было лицом Камиллы, затем снова на руку. И сказало ясно:
– Спорим, ты говоришь это всем мальчикам.
Тело рухнуло и оказалось пустым. Так оно и лежало, глядя на потолок туннеля белыми неподвижными глазами.
29
Всех погрузили обратно в один грузовик. Никто ничего не сказал по этому поводу, хотя Нона знала, что они просидели в грузовиках несколько месяцев. Может быть, если достаточно долго сидеть в грузовике, просто забываешь, что в мире есть что-то еще. Ноне грузовик уютным не показался. Она горестно думала о своей спальне, матрасе, одеяле. Она мечтала о кровати с тоской, отчаянием и голодом.
Пирра взяла инвалидное кресло, которым пользовалась Камилла, и усадила в него Нону. Камилла-Паламед-новый-человек больше не нуждался в коляске или в лекарствах, хотя явно чуть не умер. Паламед-и-Камилла, действуя с невероятной скоростью, несколькими словами согнал всех измученных людей в кучу. Держа в руках планшет, он обходил их, останавливаясь рядом с каждым, гладил по плечу и говорил что-то вроде: «Водный баланс восстановлен», «Попробуй так», «Почки вылечены, ты с ними поосторожнее». Одновременно он умудрялся брать какие-то замеры и двигался как человек, которого Нона никогда не встречала. Она почти висела на Пирре, которая чувствовала себя неуютно, не хуже Ноны.
– Сколько стоит покататься на карусели? – спросил знакомый голос.
Это была Ангел. Ангел и Страсти появились перед Ноной и перед грузовиком, а вместе с ними каким-то чудом оказалась и Лапша. Лапша сидела на земле, открывала пасть, тяжело дышала, закрывала пасть и закатывала глаза от неудовольствия. Кажется, ей этот день тоже не понравился.
Пирра сказала с проблеском прежнего юмора:
– А сколько стоит с нее слезть?
– Думаю, у нас столько нет, – ответила Ангел. Она выглядела очень хладнокровной – в длинном пиджаке, вроде того, который сняла с себя Ценой страданий, с сумкой на плече. У Страсти висело по сумке на каждом плече и еще одну она держала в руках.
– Иногда мне кажется, что я родилась на карусели, и мне кажется, что я не пойму, что делать, если она остановится. Если она вообще остановится.
Нона, увидев сумки, и Лапшу, и ее поводок, нашла в себе силы спросить:
– Вы с нами?
– Вряд ли, детка, – ответила Пирра, но Страсти неожиданно влезла:
– Это самая тупая идея в мире, но да. Я вынуждена таскаться за этой, – она мотнула головой в сторону Ангела, – а она намерена сесть в этот поезд.
– В Девять домов, – медленно произнесла Пирра.
– Да, – согласилась Ангел.
– В самый центр силы Божественного Императора, – сказала Пирра.
– Ой, даже не начинай. Я снова взбешусь. Мы идем туда, куда нас посылают. А этот город – смертельная ловушка. Не знаю, я бы попыталась выбраться через туннели, но…
– Но я существую, – сказала Ангел, – прости, мы существуем. И пока мы существуем, мы – ужасная ответственность. Командир получит маленькую передышку, если ей не придется думать о нас каждую секунду.
