из-за ограды кирки. Обернувшись, он увидел не скорбную Гретхен, а Маргариту Летц. Весело улыбаясь, она спускалась по лестнице. Он подошел к ней и поцеловал руку.
— Куда вы? — спросила она.
— Домой.
— Оказывается, вы домосед, как и мой благоверный, — улыбнулась Маргарита и повелительным тоном добавила: — Возьмите меня под руку и проводите немного…
Маргарита была дочерью немца-колониста. Теперь ей было лет тридцать. До замужества она действительно походила на Гретхен. Степану Шеманскому, преподавателю русского языка, ни днем, ни ночью не давали покоя ее золотые кудри, голубые, детски невинные глаза. Тогда Маргарита была гимназисткой восьмого класса. Степан Шеманский женился на ней сейчас же, как только она окончила гимназию. Переживая восторги первой любви, он дрожащими губами целовал ее золотистые локоны. Сколько нежных, возвышенных слов услышала она от него… Но время шло, и когда Маргарите начинали надоедать речи мужа о нравственности, добродетели, она умолкала, словно застенчивая ученица перед учителем. Наивный же Шеманский думал: «Может быть, сейчас мои слова кажутся ей высокопарными и непонятными, но в конце концов она все же постигнет их своей чистой женской душой».
Мечтательный Шеманский был увлечен литературой и философией. Он обзавелся богатой библиотекой. Но Маргарите книги и бесконечные разговоры о высоких материях скоро наскучили. Не нравились ей и товарищи мужа — тщедушные, неряшливо одевавшиеся учителя. Они были так не похожи на блестящих офицеров, чьими манерами и жизнью восторгалась молодая, легкомысленная женщина. После пяти-шести лет совместной жизни Шеманских уже нельзя было увидеть вместе ни в театре, ни на улице. Он выискивал всяческие предлоги, чтобы не выходить с женой в город: то ссылался на усталость, то на занятость уроками.
В последнее время он поступил преподавателем в университет, и его увлекательные лекции собирали много молодежи. Среди слушателей были Нино и Эло. Шеманского называли «кладезем знаний», «ходячей библиотекой», но эти прозвища никак не льстили Маргарите. Пришел роковой день, и она окончательно сбилась с пути истинного. Сначала у нее завязался роман с молодым красавцем гусаром Рамазом Вачнадзе. За Вачнадзе последовали другие офицеры и, наконец, капитан Джибо Макашвили. Он сразу же повел стремительную атаку, и путь из оперного театра в отдельный кабинет ресторана был преодолен очень быстро. Однажды Маргарита возвратилась домой на рассвете… Шеманский всю ночь не спал. В его голове проносились тысячи догадок. Наконец раздался резкий, отрывистый звонок. Шеманский открыл дверь и взглянул на жену вопрошающим взглядом. Маргарита щурила пьяные глаза, от нее пахло вином и табаком. Она еле стояла на ногах. Муж все понял, но ни единым словом не оскорбил жену. Он как подкошенный повалился на кровать, уткнулся лицом в подушку и глухо зарыдал…
Маргарита не оправдывалась. Больше того — она принялась упрекать мужа:
— Вечно я одна, для меня у тебя никогда не находится времени, нигде ты со мной не бываешь. Я жить хочу…
Некоторое время Шеманский не разговаривал с женой, а затем стал угрожать разводом. «Ну что ж, разойдемся, — ответила Маргарита. — Так жить действительно нельзя». Потрясенный Степан упал на колени и стал умолять ее остаться, хотя бы из жалости к их восьмилетнему сыну Вове…
С этого дня Степану Шеманскому приходилось сносить все новые и новые обиды и унижения. Маргарита попирала его самолюбие, обливала грязью его имя.
Жить на учительский заработок мужа и на плату за уроки становилось все труднее. Маргарите нужны были деньги, много денег… Теперь ей нравились не только молодые офицеры, но и просто богатые мужчины — спекулянты, аферисты, которыми кишел Тифлис.
2
— В кирке не топят, я ужасно озябла, — проговорила жалобно Маргарита. Она подняла плечи и плотнее прижалась к Корнелию.
Маргарита лгала. Держа ее под руку, Корнелий ощущал сквозь беличью шубу теплоту ее тела. Они шагали в ногу. Из-под полы шубы то появлялись, то скрывались маленькие ножки в замшевых туфлях. Походка у нее была мягкая и бесшумная, как у кошки.
— Вам нравятся мои туфли? — вдруг спросила его Маргарита.
— Да, у вас прекрасные туфли.
— Разве можно говорить о туфлях — прекрасные?
— А почему же нет?
— Прекрасными могут быть природа, пейзаж, роза, женщина. А про туфли принято говорить — элегантные, шикарные…
— Но у вас не только туфли, но и все прекрасно…
Маргарита засмеялась:
— О, да вы, оказывается, хитрец! Но меня не так легко провести.
— Клянусь богом…
— А вы верите в бога?
— Любой человек, даже крепко верующий, влюбившись в вас, пойдет на грех и забудет бога.
Маргарита смутилась. Резко, всем телом, повернулась к Корнелию, удивленно взглянув на него своими голубыми глазами.
— Корнелий, как вам не совестно! Ведь я иду из церкви… Кто вам дал право так говорить?! — воскликнула она и опустила, как обиженная девочка, глаза.
— Так просто, без всякого права…
— Это неправда!.. А ну-ка, посмотрите мне в глаза.
Маргарита снова прижалась к нему. Он отвел от нее взгляд и уставился на страусовые перья, прикрепленные к ее синей шляпе пряжкой, усыпанной поддельными алмазами. Маргарита долго смотрела на Корнелия. Вдруг сердито сдвинула брови, словно у нее мелькнула недобрая мысль. Ее красивое лицо слегка побледнело. Казалось, она наметила жертву и, гипнотизируя ее, лишала воли. Потом так же неожиданно взяла себя в руки и ласково взглянула на Корнелия.
— Вы кажетесь мне странным человеком. Вы, должно быть, очень скрытный. Всегда грустны, словно у вас приключилось какое-то горе, избегаете женщин…
— Откуда вы взяли это? — удивился Корнелий.
— Заметила, — улыбнулась Маргарита и неожиданно спросила: — А как обстоят ваши сердечные дела? Кажется, между вами и Нино пробежала черная кошка? Хотите, я помогу вам? — все так же улыбаясь, предложила она.
— Какие там сердечные дела! Помощи никакой не требуется. Спасибо, — ответил Корнелий и устремил грустный взор куда-то вдаль.
Маргарита внимательно, с головы до ног, оглядела молодого человека.
— Нет, вас все же что-то беспокоит. Вы будто хотите куда-то бежать.
— Да, признаться, меня беспокоит одно дело.
— Какое?
— Арестовали моего школьного товарища Мерабяна. Я обещал его родителям, что помогу освободить его, а теперь не знаю, к кому обратиться…
— А Эстатэ Макашвили?
— В этом деле он не поможет.
— Тогда — сенатор Дадвадзе?
— Дадвадзе все расскажет Эстатэ, и тот совсем взбесится, узнав о моей просьбе. «Сам, — скажет, — не пошел на войну, да еще за арестованных армян заступается».
— В таком случае Дата Микеладзе…
— У Дата погиб во время войны с Арменией близкий родственник, и я не смею обращаться к нему с просьбой.
— Может быть, брат ваш, Евгений?..
— Нет, он тоже не поможет.
— Ну, а если я помогу вам, какую получу награду? — неожиданно спросила Маргарита.
— Наверное, очень хорошую! Родители Леона Мерабяна,
